Мужество любви - [213]

Как ни войдешь в кабинет Щербины, обычно видишь его гладко выбритого, с дымящейся трубкой в зубах. Беседуя, он крепко зажимал ее в кулак. Светловолосый, с голубовато-серыми глазами, известный ученый-литературовед, Владимир Родионович сразу расположил к себе творческих работников министерства. Любил шутку, ценил остроумие.

Однажды познакомил нас с мало кому известным документом — письмом писателей в 1924 году в Отдел печати ЦК РКП(б), подписанным Алексеем Толстым, Сергеем Есениным, Михаилом Пришвиным, Николаем Тихоновым, Алексеем Чапыгиным, Мариэттой Шагинян… Содержание письма не устарело, оно еще ох как характерно и сейчас.

«Мы считаем, — заявляли писатели, — что пути современной русской литературы, — а стало быть, и наши, — связаны с путями Советской пооктябрьской России. Мы считаем, что литература должна быть отразителем новой жизни, которая окружает нас, — в которой мы живем и работаем, — а с другой стороны, созданием индивидуального писательского лица, по-своему воспринимающего мир и по-своему его отражающего. Мы полагаем, что талант писателя и его соответствие эпохе — две основные ценности писателя: в таком понимании писательства с нами идет рука об руку целый ряд коммунистов — писателей и критиков. Мы приветствуем новых писателей, рабочих и крестьян, входящих в литературу… Их труд и наш труд — единый труд современной русской литературы, идущей одним путем и к одной цели».

Прочитав исторический документ, Щербина добавил, что характер самого понимания творческой личности, соотношения художественного мышления с действительностью, с кругом процессов и проблем эпохи — центральный, острый, жизненно важный вопрос! Но суть его в том, какое именно содержание, какой строй взглядов и устремлений несет с собой личность художника. Подлинная художественная личность рождается, подчеркивал Владимир Родионович, из органического слияния личного и общественного богатства. Самая же яркая личность, лишенная положительной жизненной основы, бессильна, трагична или убога.

И тут нам невольно вспомнилась критика отдельных рассказов Зощенко…

С повышенным интересом мы ждали критический доклад нашего шефа о советской кинодраматургии на писательском пленуме. И не обманулись в своих ожиданиях. Выступление Владимира Родионовича было весомым, острым.

— Вне всякого сомнения, кое-каким нашим сценаристам недостает жизненной школы, уменья запечатлевать черты нового, которые повседневно рождаются, — говорил он с трибуны пленума. — В лучшем случае они, авторы кинопроизведений, иллюстрируют события, не обобщая их достаточно глубоко, сочиняют коллизии, лишенные жизненной основы. У некоторых из них не хватает ни запасов знаний, ни профессионального уменья, ни политической зрелости. Вот почему такие кинокартины, как «Поезд идет на Восток», «Солистка балета», «Новый дом» (я мог бы назвать еще ряд фильмов и сценариев), не отвечают критериям большого партийного искусства.

Затем Щербина зажигающе говорил о необходимости придать киноискусству боевой наступательный характер в борьбе за мир и демократию против поджигателей новой войны, о создании вокруг сценариев такой же творческой атмосферы широкой литературной общественности, какая существует к произведениям прозы и поэзии, призвал закрепить наметившийся сегодня в Союзе писателей перелом в отношении к кинодраматургии.

В перерыве я встретился с Прокофьевым.

— Как хорошо разговорился-то Щербина, — сказал он. — К вам пришел, вижу, толковый дядька. Надо, чтоб он занялся нашим Ленфильмом. Там дела далеко не блестящие.

Услыхав, о чем мы говорим, к нам подошел кинорежиссер Фридрих Эрмлер — создатель таких шедевров кино, как «Встречный», «Крестьяне», «Великий гражданин», «Она защищает Родину»… Элегантный, в черном бархатном пиджаке, серых брюках, с густой шевелюрой волос, прошитых сединками, он горько улыбнулся:

— Студия утеряла свое лицо, дорогой Александр Андреевич! Да, да! — он дважды кивнул головой. — И утеряла оттого, что на ней нет решительной художественной политики. Никакой заместитель министра, в том числе и Щербина, не отвечает за студию. Отвечаем за нее только мы!.. Возьмите ленфильмовский худсовет. В нем сидят люди, не имеющие, ну, никакого отношения к кинематографу, вот беда-то!.. К ним у меня неприязненное чувство. Противно стало приходить на этот «худой» совет! Там о тебе говорят как о школьнике или как о нарушителе, ставят отметку! Мне нужна отметка в сердце, понимаете, в сердце, в мозгу, а не в журнале! Поэтому я прекратил ходить туда. Где творческий анализ? Где спор равных?.. Безответственные говоруны!.. Их словесный поток часто противоречит голосу рассудка! Картины у нас пошли серенькие, средние, и сами мы становимся, увы, спокойненькими!

— Хм! Ты-то спокойный? — усмехнулся Прокофьев.

— Начальство не понимает, что кинематографом нельзя управлять как лошадью! А нужно по-партийному руководить. — Эрмлер покосился на меня и быстро отвел глаза. — Откровенно сказать, много у нас развелось начальников, каждый в свою дуду играет! Зачастую не мы авторы картин, а наши руководители! Отсюда — омерзительное угодничество, худые, бесцветные фильмы.