Мужество любви - [211]

— Вон оно что!

— Умная старушенция. — Степанов подмигнул. — Имею честь!

Поднял над лысой головой шляпу и заковылял дальше по аллее.

Я подошел к Циолковской.

— Добрый день, Любовь Константиновна!

Она вскинула голову. Какие поразительно ясные, светлые глаза!

— Вы кто? — строго спросила.

Назвал себя, сказал, с какой целью приехал в Калугу.

Выражение лица у Любови Константиновны сразу изменилось.

— Садитесь!.. Очень рада! Об отце еще ни одной пьесы не написали. Вы с товарищем Пенкиным — первые. Спасибо вам… Впрочем, есть у вас конкурент, но об этом потом, потом!.. — Она легко поднялась. — Идемте ко мне!

Мы пришли на ту же улицу Циолковского, но только в дом номер один, подаренный Константину Эдуардовичу Советским правительством. Здесь он прожил недолго — с 1933 по 1935 год, до последнего своего дня. Дом тоже деревянный, но ни в какое сравнение с первым не идет: на улицу смотрят пять высоких окон, фундамент кирпичный, весь дом какой-то живой, веселый.

Любовь Константиновна пригласила в кабинет. Просторная, светлая комната, большой письменный стол.

— Садитесь, пожалуйста, в отцовское кресло! — предложила она.

Не без волнения опустился я в старинное кресло.

— Сегодня же проведем чтение. Приглашу самых близких, хорошо знавших отца. Как назвали пьесу?

— «Дорога к звездам».

— Я тоже хотела так! — вырвалось у нее.

Любовь Константиновна пояснила:

— Сама задумала пьесу. Первое действие уже есть. С каким трудом, о-хо-хо! Прочтите, прошу вас! Моя писанина займет минут десять, не больше. Пожалуйста!

Она положила на письменный стол стопку листов, испещренных синими и красными чернилами. Буквы мелкие, неразборчивые. Все же я довольно быстро прочитал. Беспомощно, никакого отношения к драматургии не имеет. Сказать об этом откровенно? Пожалуй, обидится.

— Ну как? — спросила Любовь Константиновна, когда была закрыта последняя страница.

— По первому акту судить не берусь. Надо всю пьесу прочитать.

— Ой, хитрец! — Она улыбнулась. — Знаю, что плохо. Но все равно допишу… Приходите к шести вечера. С удовольствием вас будут слушать!

II

В предложенный час я снова вошел в кабинет Циолковского. Собралось человек десять, всем на первый взгляд уже далеко за пятьдесят. С каждым поздоровался. Вот внучка Муся, вот… да неужели?.. старик в чеховском пенсне!

— Мы уже знакомы, — сказал я, задержавшись возле него.

— Вот, оказывается, кто вы есть! — удовлетворенно произнес Степанов. — Нуте-с, нуте-с… Послушаем, послушаем!

Чтение заняло более двух часов. Следуя совету Пенкина, я не торопился, не глотал фраз, делал паузы. Спросил:

— Вопросы, может быть, будут?

— У меня! — отозвалась Любовь Константиновна. — Инженер-конструктор Костин — вымышленное лицо?

— Собирательный образ.

Вопросительным взглядом она уставилась на Мусю. Та ограничилась уклончивым жестом.

— Мне… нашим близким другом был именно Костин… только не инженер.

— Гм! Совпадение чисто случайное.

— Замените, если возможно, фамилию. Этот человек в нашей семье… многое с ним у меня… у нас связано. В Калуге знают…

Заметив возникшую неловкость, я поспешил прервать Любовь Константиновну:

— Спасибо за справку. Непременно заменим.

Несколько слушателей сделали замечания по деталям быта.

Поднял руку Степанов:

— Позвольте мне?

Снял пенсне, протер стекла носовым платком, снова водрузил на переносицу. Замялся.

— У вас опущено весьма существенное обстоятельство в личной жизни Циолковского — самоубийство сына Игната в девятьсот четвертом году…

— Не надо об этом! — попросила Любовь Константиновна.

— Как не надо?! Обязательно надо! Драма социальная, мимо нее нельзя пройти!

Старик покрутил в пальцах шнурок от пенсне.

— Игнат был студентом, учился в Московском университете, частенько приезжал в Калугу. Мучился муками отца, насмешками над Константином Эдуардовичем. С самого утра, как просыпался, чувствовал, по его же уверению, вокруг себя чудовищную пустоту. «Кому я нужен? — спрашивал он. — Ну, выйдет из меня захудалый земский врач, уеду в деревню, а дальше? Деревня мрет от голодного тифа, а я буду лечить их, когда им жрать нечего, изба у них ветром подбита! Пока мужик ходит в лаптях, сапожнику нечего делать в деревне!»

Степанов поправил скосившееся пенсне.

— Я так подробно рассказываю, ибо сам, своими ушами слышал все, своими глазами все наблюдал. Вы подтвердите, Любаша?

— Забыла… Но вам верю.

— Я сказал Игнату: зачем, мол, тебе ехать в деревню, займись, к примеру, наукой. Он вскипел. Мучиться, говорит, вот так, как отец? Покорно благодарю! Помолчал и добавил, что-де не хочу, чтобы мои мысли воровали, подобно тому как граф Цеппелин обокрал отца! Отец, говорит Игнат, разработал, рассчитал, опубликовал свой принцип дирижабля задолго до графа, а тот снял сливки с чужого молока… Так разнервничался, просто в ярость пришел! Стал метаться по веранде, весь огнем налился. Кричит: «Когда дирижабль Цеппелина летел над Баденским озером, мир аплодировал вору!»… Тут вошел Константин Эдуардович и, само собой разумеется, набросился на сына: ты, дескать, почему не едешь в Москву, ждешь, пока за тобой из университета пришлют фаэтон?! Игнат по-волчьи посмотрел вокруг: «Я не поеду в университет. Не могу, понимаешь, отец, не могу!.. Прошу вас, умоляю, бросьте свои творческие искания, не терзайте себя!» И в свою очередь набросился на отца. Не припомню сейчас точно его слов, но говорил он, вернее, кричал, что, мол, какой смысл, какая цель всей вашей работы, для чего, для кого вы трудитесь, истощаете свой мозг, ведь над вами издеваются, вы это знаете, у вас крадут мысли, силы… В таком вот роде…