Мужество любви - [212]

— Все это правда! — подал кто-то реплику.

— Ой, не могу!.. — Любовь Константиновна перевела дыхание.

— Позвольте до конца, позвольте до конца! — запротестовал Степанов. И — ко мне: — Думаю, вам интересно, нужно?

— Нужно, но может… после?

Я взглянул на Любовь Константиновну. Она, как тогда в парке, низко опустила голову.

— Любаша, дай договорить! — просил Степанов. — Дела давно минувших дней, однако они, само собой разумеется, живы в моей памяти, словно рядом со мной Игнат… Так о чем я?.. Да! Константин Эдуардович приказал Игнату незамедлительно ехать в университет. Была осень, занятия уже начались, а он запаздывал… Игнат заявил весьма решительно: «Не поеду! Там смеются надо мной, там я «сын сумасшедшего учителя»! Вы бы видели, что сталось с Константином Эдуардовичем! Будто по щеке его ударили. Он даже, помню, шатнулся. «Кто это говорит?! — с дрожью в голосе спросил он. — Ты плюнь в лицо негодяям!.. Я Жуковскому напишу, Менделееву пожалуюсь!.. В таком роде… Игнат в ответ: «Вы никогда меня не поймете, отец. Хорошо, я уеду, навсегда уеду»!.. Нуте-с… и убежал… Покончил с собой… Все! — отрезал Степанов и, словно под грузом мыслей, согнул плечи. — Извините за длинный монолог. Хотя все это, повторяю, отошло в туманную даль, но надо, надо… нужно авторам!

Любовь Константиновна всхлипнула:

— Свои страницы… я… сожгу! — промолвила она.

Я ушел, захваченный всем узнанным. «Как же мы этого не знали?.. Надо, обязательно надо!»

В гостинице, возле окна администратора, встретил члена нашего художественного совета артиста Ванина.

— Здравствуйте, Василий Васильевич!

— Приветствую, приветствую! Путешествуете?

— Нет. В творческой командировке.

— А я по Оке катался на прекрасном теплоходе. Решил сделать остановку в Калуге. Давнишняя мечта — побывать в доме Константина Эдуардовича.

— Только что читал там пьесу о нем!

— Пьесу?! Она у вас? Дайте почитать. Чем черт не шутит, когда пьеса в руках художественного руководителя театра Моссовета! — Ванин рассмеялся. — Вы когда уезжаете?

— Сегодня.

— Жаль, жаль. Через день буду в Москве. Прочту и доставлю вам в министерство с нарочным или сам завезу.

— Ради бога, Василий Васильевич. — Я вынул из портфеля пьесу. — Тем более черт может «пошутить»!

— Еще как! Оч-чень, оч-чень любопытно: о Циолковском!.. Сколько актов, картин?

— Четыре действия, пять картин.

— Прекрасно!.. А действующих лиц? — Ванин отвернул первый лист. — «Дорога к звездам»?.. Что ж, интригующее название!

— Девятнадцать ролей, из них четыре женских.

…Пенкину обо всем было подробно рассказано, все им одобрено.

— Сегодня же вечером сядем с тобой за сцену с Игнатом. В моем воображении она ярко обрисовалась, — сказал Миша. — Что касается Ванина, то это, безусловно, хорошо, если все будет хорошо, но все же тут… «лотерея-аллегри». Предположим, вытащим «выигрышный билет», а его отнимет у нас тот же Анисимов!

— Поживем — увидим. Нет такого, чтобы два раза на одного коня ставить!

— Думаю вот что, Борис… Циолковский устремлялся в космос, а мы — поскромнее, устремимся с пьесой в издательство «Искусство». Я беседовал с редактором Ириной Кузнецовой. Заинтересовалась. Не прочь предложить к изданию пьесу, ежели начальству понравится. Не будем упускать такой возможности. Книжка поставит Анисимова перед свершившимся фактом.

Через неделю пьеса, дополненная сценой с Игнатом, была нами доставлена в издательство.

В тот же день позвонил по телефону Ванин:

— Прочитал. Будем нацеливать к сезону сорок девятого — пятидесятого года. Только просьба: быстрее дорабатывайте, приносите в театр и, пожалуйста, исключите из первого акта детские роли, не осложняйте нашу работу.

— Ваша просьба, Василий Васильевич, принята к сведению и, разумеется, к исполнению.

Кажется, вновь где-то в бегущих по жизни облаках засветилась моя счастливая звезда.

III

Дни, недели, месяцы мчались с неукротимой быстротой. Уходил 1948-й год, овеянный трудовой славой — третий, решающий год послевоенной пятилетки. Еще не были обнародованы его итоги, но мы уже знали: планы и надежды оправдались. Металлурги, нефтяники, химики, шахтеры, машиностроители, энергетики вышли на победную орбиту: объем промышленного производства превосходил довоенный уровень. В деревне больше становилось машин, электрифицировалось сельское хозяйство. Множились наши силы, наша мощь.

Замечательно еще другое: обогащался духовный облик советского человека, возрастала его общая культура, политическая зрелость. Тем необходимее было продолжать энергичные действия на идеологическом фронте.

— Завтра пленум Союза писателей, — сказал мне вновь назначенный заместителем министра кинематографии Владимир Родионович Щербина. — Вот пригласительные билеты. Десять раздайте редакторам. На пленуме поведем разговор о наших кинематографических делах, главным образом — о сценариях. Надо последние дни декабря превратить в своего рода трамплин для идеологического наступления в кино.

— Без этого нельзя жить, нельзя работать!

— Безусловно! Все без исключения фильмы должны быть оружием нашей борьбы как внутри страны, так и с мировой реакцией, — развивал мысль Щербина. — Мы — за политику мира, но это не значит, что мы должны складывать оружие на идеологическом фронте!.. Передайте редакторам мою просьбу обязательно быть на пленуме. Общими силами должны обрушиться на формалистов, вульгаризаторов в киноискусстве, дать бой аполитичности, а она нет-нет да и проявится у некоторых незадачливых кинодеятелей. Живет и тенденция к натуралистическому показу жизни, к разнообразным видам эстетического формализма. Мы ведь на днях об этом беседовали…