Муж, жена и сатана - [58]

Ну привез он матерьял, как говорится, да только не сам, а другой господин-товарищ, такой же как и первый, из бывших, даже еще бывшей, чем энтот, тоже сразу по ему видать. Хоть и тоже одетый не по прошлому времени, не богато, а зато мордой — чистый фон-барон, не меньше. То ль Володимир, то ль Андрей, не упомним. Нам чего — мы стали ложить. Только до того, как замес первый делать велел, главный-то, какой первый подряжал нас, гражданин этот сам же туда слазил, в подвальный низ, порядок доводил перед последним концом. А после вернулся, и видим мы, места себе не сыщет. Сказать силится, а только не решается. А мы кладем. Возводим. В два кирпича просил, чтоб насмерть. И песку меньше. А цементу самого не жалеть, чтоб накрепко. Ну мы што — делаем как хочет.

А только созрел на утро другого дня. Говорит, вот что мужики: что ты, Николай, что ты, Леха, давайте пройдем теперь со мной туда, где в склеп проход из подвала, и дело вместе до ума доведем одно важное. А работу свою уж после этого дальше будете доделывать.

Ну мы и спустились туда с улицы, где были, в глубь подвальную. А оттуда снова проходом да к стеночке, а в ней вход крепкий. Зашли и ахнули. Помещенье не так, чтоб огромное, но аккуратное и порядок внутри, красивый вид, хоть и подземный. А потолок — сводом. И гробы стоят, семь штук черного мрамору саркофагов, подряд, один за одним в рядочек. И подпись золотом на каждой плите, кто и чего. Он на один, не доходя крайнего, пальцем указывает и говорит, что, мол, этот вот не могу одолеть, крышка не поддается, не достает у меня сил отодвигнуть ее. Уж вы, говорит, Леха да Николай…

А мы чего — надо, так подсобим. Ну мы налегли втроем, и поддалась она со скрипом, край отъехал ее на аршин, наверно, и дыру сделал, проем. Тут он говорит, что благодарен премного нам, Лехе и Николаю, и чтоб шли обратно класть. И мы ушли. А вскоре тут же орет снизу, чтоб по новой обратно явились, закрывать, стало быть, надумал. Ну сошли мы и подвигнули плиту ту взад. Чего он там делал такого сам без нас, неведомо нам, да и охота была ведать-то. Тем более, что надбавил к тем совзнакам еще. Только, говорит, за добавку эту прошу стену нашу так вот покласть, с хитриной одной. Посередке, говорит, выдвиньте семь кирпичей от кладки в рядок, через один от другого, чтоб торчали концами своими на два ногтя, не больше, а один, перед последним вправо, пятый на счет он начатки, так на вершок пускай тот выделяется торчком своим вперед.

Мы, Леха с Николаем, говорим, пошто, мол, этакая кладка чудная, обобьется ж после, цеплять станет. А только товарищ этот гражданин не сконфузился от нашего спроса, а откликнулся, что — пускай. Что, мол, надо так на потом, если что, чтоб сам же и не заплутался, коль власть новая храм Божий опрокинет когда-никогда.

Ну мы и сработали все, как желал он, и ему подошло. А после поглядели, что сами ж сполнили, так и подивились даже — ни в жизнь не смекнуть, что за стенкою этой, нами возведенной, имеется чегой-то еще нужное.

А после расстались мы и уж боле никогда гражданина данного не видали…»

В своих предположениях Алексей Александрович оказался прав. За годы советской власти здание частично разрушили; оставшаяся же часть подверглась существенной перестройке и перестала быть Домом Божьим.

Лечебницу переименовали — она превратилась в городскую больницу № 33 имени профессора Остроумова.

Через годы и годы, когда в стране началось восстановление отдельных храмов, некто из людей осведомленных припомнил, что в подвале под бывшей церковью вроде бы должен находиться склеп, где покоятся останки купцов Бахрушиных. Однако ни искать, ни тем более вскрывать склеп, даже если бы таковой и обнаружился, исследователи не решились.

20

Назавтра, к тому моменту, когда ручка их спаленной двери дернулась трижды, все основные вопросы, связанные с чертом, супруги Гуглицкие для себя уже в основном выяснили, достигнув окончательной взаимности, и решили, что как только душа уважаемого Николая Васильевича все же изложит версию своего воздействия на твердые предметы, и та представится обоим супругам доказательной, то у него (у нее) появятся шансы получить искомую им (ею) помощь — в том случае, разумеется, если такая подмога не потянет за собой неоправданных и необъяснимых расходов из семейного бюджета.

Прошедшая ночь сблизила их необычайно, вернув супружеским отношениям прежнюю игривую воздушность и привычное чувство тепла и близости. Легкое взаимное раздражение, пришедшееся на последние дни, усугубленное общей нервотрепкой истекших месяцев, казалось, просто перестало существовать, как будто его не было вовсе. Когда они, измученные каждый своим, легли после ужина пораньше, Лёвка, сделав три глубоких вдоха и запустив руку в бороду, пересказал Адке свой странный сон и те выводы, которые он для себя из этого сна сделал.

Жена слушала с большим интересом, не перебивая и не отводя от него глаз, разве что иногда уточняла какие-то детали, а иногда — было видно — еле сдерживала смешок: настолько ярко описывал ей Гуглицкий тощего очкарика в роли гоголевского семинариста Хомы с компьютерной книженцией вместо молитвослова. Лёва понял вдруг, что ему страшно интересно с ней говорить. Что нет у него, Лёвки Гуглицкого, в этой жизни больше никого, с кем хочется просто беседовать, вообще, на отвлеченные темы. Или даже просто трепаться. Даже выпивать не любил со своими же, из-за того, что постоянно выслушивать приходилось всякую мутную чушь. Плюс анекдоты. Потом к бабкам непременно разговор перейдет, по пути про девок чего-нибудь непристойное прицепится и вернется все к исходной точке. И так — чертовым колесом, по кругу. Адка называла это «не оплодотворенное смыслами». И права, кстати, если вдуматься. А с ней ему всегда, если сам он не пребывал в состоянии краткосрочной обиды, хотелось говорить и говорить нескончаемо — и при этом не думать о марже, о рынке, о моде на ту или иную вещь, о том, что «бэха» уже достала до печенок и нужно ее немедленно сменить на другой секонд-хэнд, поновей. О том, что единственный более-менее близкий ему перец среди всего цехового народа, Мишка Шварцман, хоть и пижон, трепло и недоучка и дальше средней школы не рыпнулся, а бабок делает несравнимо больше, чем сам он, образованный и вдумчивый собиратель со связями в самых достойных кругах. В общем, про хреновое все и про пустое — не думать, и уже только одно это — чудо само по себе.