Муж, жена и сатана - [59]

Так вот, в ту же ночь и всплыли все до мельчайших подробностей детали этого призрачного сна: седовато-лиловые колокольцы, мозаично вплетенные в живую крышу, опускавшуюся до самой земли, сотканную из безмерно разросшегося над садом хмеля. Брошенная церквушка, вид которой уже сам по себе источает волнение, тоску и тревогу. Тихий мерцающий свет от свечей, расставленных вкруг ботанического семинариста, бормочущего едва слышно свою инструкцию-молитву. Летающие по воздуху крючья, зубья, крылья, хвостья, когтья, гробья и все остальные ужасья. Плюс явленье бесстрашного Гоголя, грудью своей разбивающего храмовое стекло… Адуська, в свою очередь, ответила другим, но в чем-то схожим — поведала о встрече во сне с Акакием Акакиевичем на занесенной снегом площади, про мужиков с поленом, про достойное награды поведение Черепа в ходе случившейся стычки. Про то, как вернулась с этой поразительной прогулки, обнаружив себя на Пречистенке в момент, когда рыжее колесо на московском небосклоне добралось до наивысшей точки и перекрасило на ее глазах дома в переулках.

— А раньше чего молчала? — осведомился Лёвка, обнял жену и тесно прижал ее к себе.

— Не решалась, если откровенно, — честно призналась она, — полагала, станешь думать, что чокнулась. У тебя ведь с этим не застоится, правда? — И поинтересовалось ответно. — А сам?

— А сам подержал в себе сколько-то, дальше не получилось. Пораскинул для себя — что хочет, пускай, то и думает, а только не рассказать не могу. Вот, раскололся.

И они поцеловались. Так, как не делали уже давно: глубоко и длинно, с внезапной, неудержимой страстью. И не расцеплялись еще долгое время. А заснули лишь под утро, чтобы проснуться прежними Гуглицкими.

— Лёв, а ты меня не бросишь? — спросила она, когда Лёвка разомкнул веки после сна. — Ты же знаешь, я тебе никогда не рожу. — И с серьезным выражением лица потребовала серьезного ответа. Он улыбнулся.

— Не родишь, так, в крайнем случае, Черепка нашего геройского повяжем, еще один кобелек в доме будет, шумерский. Коляном назовем, в честь классика. — И снова притянул ее к себе.

Вечером классик явился, как и обещал. Дощечка уже была настроена, и оба супруга расположились у экрана: Аделина — на своей вертушке, Лёва — на придвинутом к письменному столу кресле.

Ручка подергалась, и Лёва первым произнес, заметно добавив уважения голосу против вчерашнего:

— Добрый вечер, Николай Васильевич! Рады снова приветствовать вас!

Ада присоединилась к мужу без малейшей задержки — сказалась общая работа над ошибками, закончившаяся лучше не бывает:

— И я вас приветствую, Николай Васильевич, здравствуйте!

И снова, как в прошлый раз, воздух над «Вакомом» будто бы потерял часть своей прозрачности, а по экрану монитора потекли рукописные слова.

«И я безмерно счастлив вновь оказаться в гостеприимнейшем доме вашем, милые мои. Все более и более с каждым часом тешу себя надеждой на скорое избавление от тяжкого положенья, в каком обретаюсь теперь. Я не забыл о том вопросе, коим завершили вы вчерашнюю нашу беседу, но позволите ли вы мне, прежде рассказа о природе моего воздействия на материальные тела, в кратких, насколько получится, очертаньях описать историю мою, верней сказать, души моей, остающейся и по сию пору в наших земных пределах. Могу я полагаться на благосклонность вашу к такому моему предложенью?»

Оба, не сговариваясь, отреагировали практически одновременно:

— Ну конечно, о чем речь, Николай Василич! — пожал плечами Лёва.

Аделина выступила чуть более пространно:

— Безусловно, Николай Васильевич, разумеется. И в дальнейшем уверяю вас, не стоит утруждать вашу руку, чтобы выяснить наше мнение по такому поводу. Поверьте, нам просто невероятно интересно узнать все из того, что сами вы сочтете возможным изложить. Я имею в виду, о душе вашей неприкаянной и обо всем остальном.

— Аделина хотела сказать, не «руку», а «усилие воли» или «духа», извините уж за возможную неточность в формулировках. — Адка с интересом посмотрела на мужа — тот явно менялся в неожиданную для нее сторону, причем резко, и процесс этот шел непосредственно у нее на глазах. Между тем экран начал быстро заполняться все теми же остробуквенными словами.

«Отменно, в таком случае я приступаю. Наберитесь терпения, любезные мои Лёвушка и княгиня, и дайте мне знать, как только ощутите усталость либо потеряете интерес к моему повествованью. Надеюсь, оно не станет чрезмерно затяжным, как и не оставит вас равнодушными…»

— А сами-то не утомитесь вы, Николай Василич? — участливо осведомился Лёва, окинув уважительным взглядом окружающее пространство. — Вон сколько исписали уже, — он кивнул на экран, — никакая ж душа не выдержит такого напряжения. — Спросил и тут же, не успев тормознуть в голове устройство, отвечающее за разумное начало в живой материи, подумал о том, сколько же, интересно, по самым скромным прикидкам, могут дать на Sotheby’s или Christie’s за прошедший успешную атрибуцию оригинал гусиного пера, которое вжимал в бумагу классик мировой и русской литературы Николай Гоголь. Ада дернула его за руку и в негодовании раздула ноздри. Однако ничего не сказала, чтобы Гоголь не отвлекался на пустое. Текст потек дальше.