Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - [5]

15

А ведь нужно же еще поесть, попить, параллельно мониторя общественные туалеты и прочие попутные радости кочевой жизни, не замирающей ни на минуту из-за того, что ты не там, где привык и где все понятно, но здесь, где тебя никогда не было.

Новый маршрут снимает с глаз пелену и автоматизм восприятия. Все, что еще не превратилось в привычку, не закрепилось в пазах ожидаемого, желает многократно разрастаться – за счет непредсказуемых, непредугаданных деталей, черточек и фрагментов, каждый из которых требует дополнительного вклада внимания. Отпускная свобода похожа на бесконечность именно в эти, самые первые часы пребывания на новом месте.

16

Вероятно, именно такое состояние имеют в виду, говоря про «оказаться на ночь запертым в кондитерской»: катастрофический обвал возможностей на достаточно небольшом отрезке времени, приводящий к неумеренному, похотливому потреблению.

17

Только во сне можно повторить этот мой венецианский первопуток, похожий на сон с открытыми глазами. Из того, что случилось до садов Жиардини, помню:

– пустую площадь с поступательно развивающимся вверх белым церковным фасадом;

– улицу, тянущуюся вдоль узкого, бесконечно одинокого канала, заставляющего понимать внутреннюю логику городского синтаксиса с его тупиками и обводными прогулками до ближайшего мостка;

– бесплатный биеннальный павильон Тайваня или Таиланда, открытый в здании тюрьмы по соседству с Мостом вздохов. Первый биеннальный павильон из рассыпанных в бесконечном количестве по городу;

– памятная доска, посвященная Вивальди, на одной из церквей, куда заглянул из любопытства минут на пять, чтобы увидеть своего первого потолочного Тьеполо;

– порножурнал в витрине киоска на набережной возле виа Гарибальди;

– стихотворение Мандельштама, точнее, одна его непреходящая, цеплючая строка, требующая отдельного расследования: «И Тинторетто пестрому дивлюсь, – за тысячу крикливых попугаев…»

Ну да, это из горячо любезного «Еще мне далеко до патриарха», в предпоследней строфе, посвященной искусству, где Рембрандт соседствует с Тицианом:

Вхожу в вертепы чудные музеев,

Где пучатся кащеевы Рембрандты,

Достигнув блеска кордованской кожи,

Дивлюсь рогатым митрам Тициана,

И Тинторетто пестрому дивлюсь, —

За тысячу крикливых попугаев;

– памятник венецианским партизанам: фигура убитой женщины лежит прямо в воде, и волны бьются о ее каменный подол;

– каменная ладонь, торчащая из земли прямо посредине центральной Riva degli Schiavoni. Странная скульптура, поразившая воображение, хотя, как теперь понимаю, скорее всего, это был очередной… Бурганов?

– кессонный потолок в какой-то наугад испробованной церкви. Ровное покрытие его расчерчено на аккуратные квадратики.

Вновь попав в Венецию двадцать лет спустя, я пытался найти этот потолок, отпечатавшийся на сетчатке своей регулярностью, но не смог. Хотя он остался в памяти как одно из самых сильных воспоминаний, самых таинственных и загадочных.

18

Вслед за Бродским можно сказать: «Таким был мой первый приезд сюда. Ни дурным, ни благим предзнаменованием он не оказался. Если та ночь что и напророчила, то лишь то, что обладателем этого города мне никогда не стать, но таких надежд я и не питал…»

Хотя поиски кессонного потолка можно и продолжить. Тем более что с ним у меня связана одна литературная идея.

19

Идея в том, что Венецию можно «подчинить» (переподчинить) себе, только придумав в ней какое-нибудь дело. Соединив город со своими потребностями, личными или творческими. Лучше – если и с теми и с другими.

Мне нравится, как Джон Рёскин приезжал сюда, зиму за зимой, чтобы никто не отвлекал от зарисовывания капителей, фризов и всевозможных оконных форм. Готических, ренессансных…

Так и вижу: редкий снег идет, а Рёскин, укутанный в шерстяной шарф, чиркает себе в блокнотике, не обращая внимания на осадки.

20

Многочисленные туристические лавки, торгующие сувенирами, применить которые в быту практически (sic) невозможно, паразитируют на головокружительной скорости «венецианского синдрома», проникающего внутрь быстрее отсутствующего в августе и октябре – ноябре («проверено на себе») запаха водорослей.

Синдром, заключающийся в необходимости не только причаститься, но и стать хоть как-то причастным к этому чудодейственному исключению из всех правил, от градостроительных до оптико-политических. Сувенир – как частичка тела Светлейшей, нетленные мощи, скол красоты, который хочется захватить с собой.

21

Кстати, идеальными, но совершенно безнадежными в своей утопичности сувенирами могли бы стать осколки зеркал, рассыпанные в крытых арочных переходах соттопортего, на площадках перед церквями или же на пятачках перекрестков мерчерии. Идеальными, поскольку волшебная сила отражений действует, пока зеркальные обломки транслируют аутентичные отражения, мгновенно сдуваясь за пределами города.

Так же и книга, сочиняемая параллельно жизни, с одной стороны, поднимает тебя в собственных глазах, с другой – вызывает восхищение и зависть у знакомцев. Главное объяснить им, что ты… Венецию не так уж и любишь.

22

Точнее, не то чтобы не любишь, но просто не сходишь по ней с ума. Воспринимаешь как данность. В поисках понимания и точек соприкосновения люди горазды хвататься за любые проявления внешнего: ага, раз зачастил в Венецию, значит, логично, жить без нее не можешь. Не так, что ли?