Musica mundana и русская общественность. Цикл статей о творчестве Александра Блока - [38]

Негативная реакция на еврейскую ассимиляцию XIX века и появление еврейства на европейской социальной и культурной сценах нашла свое выражение в многочисленных высказываниях о чуждости еврейства европейскому миру, построенных на традиционно религиозных или новых на тот момент расовых основаниях (см. прежде всего [Poliakov 1987]). С этой точки зрения еврейское проникновение в европейское общество подавалось как угроза европейским устоям[225]. В данном контексте святотатственная, нигилистическая еврейская ирония, свидетельствующая об отчужденности еврейства от фундаментальных европейских ценностей и нашедшая свое выражение, в частности, в творчестве Гейне[226], оказывается важной составляющей в репрезентации еврейства начиная с последней трети XIX века. Мысль о еврейской иронии или еврейском скепсисе как смертоносном оружии, направленном против всех традиционных политических, религиозных, нравственных, эстетических и пр. ценностей христианского/арийского общества, являлась чрезвычайно распространенной[227] – причем это представление в известном смысле было общим как для антисемитов, так и для юдофилов.

Так, идея радикального различия, разрыва между еврейской традицией и традиционными европейскими ценностями лежит в основе знаменитого филосемитского очерка французского востоковеда Жама (Джеймса) Дармстетера «Взгляд на историю еврейского народа» («Coup d’oeil sur l’histoire du peuple juif», 1880). Изначально, как полагал автор, присущие иудаизму иронию и апелляцию к разуму Дармстетер превратил в основания интеллектуальной свободы Нового времени. Согласно Дармстетеру, дух иудаизма – и есть дух европейского культа Разума; именно иудаизм с его рационализмом и иронией приводит к появлению европейской науки[228], европейского Просвещения, освобождающего общество от традиционных ценностей и «предрассудков», в конечном итоге к духу Нового времени с его рациональным прогрессом[229] и т. п. Позиция Дармстетера является прямо противоположной уже упоминавшемуся популярному со второй половины XIX века представлению об имитационном, нетворческом характере еврейства; для Дармстетера (напрямую обращенного к религиозной сфере, ср. «иконы», «святыни» у Блока) еврейство оказывается подлинным творцом современного рационалистического общества. С точки зрения Дармстетера, еврей:

est le docteur de l’incrédule; tous les révoltés de l’esprit viennent à lui, dans l’ombre ou à ciel ouvert. Il est à l’oeuvre dans l’immense atelier de blasphème du grand empereur Frédéric et des princes de Souabe ou d’Aragon: c’est lui qui forge tout cet arsenal meurtrier de raisonnement et l’ironie qu’il léguera aux sceptiques de la Renaissance, aux libertins du grand siècle, et tel sarcasme de Voltaire n’est que le dernier et retentissant écho d’un mot murmuré, six siècles auparavant, dans l’ombre du Ghetto, et plus tôt encore, au temps de Celse et d’Origène, au berceau même de la religion du Christ [Darmesteter 1892: 185-186][230].

Иную позицию относительно еврейской иронии занимал публицист «Revue des Deux Mondes» католик, демократ и противник антисемитизма Анатоль Леруа-Болье[231], который, полагая, как и Дармстетер, что ирония изначально, со времен библейских пророков, является частью еврейской традиции, отмечал тем не менее что современное еврейство лишь подхватывает, лишь воспроизводит те разрушительные тенденции, которыми уже захвачено европейское общество[232], – тем самым возвращаясь к мифу о нетворческом, имитационном характере еврейства. Это позволило Леруа-Болье переоценить «разрушительность» еврейской иронии, приписав ей роль второго плана в том деструктивном процессе Umwertung aller Werte, переоценки европейских ценностей, где ведущую роль играют сами европейцы [Леруа-Болье 1894: 65][233].

И наконец, в антисемитском трактате Отто Вейнингера «Пол и характер» еврей представлен абсолютным нигилистическим иронистом, причем именным воплощением этой тотальной еврейской иронии, нацеленной на деструкцию, разложение «нерушимого» и «священного» (ср. «святыни», «иконы» блоковской «Иронии»), опять-таки предстает Гейне:

«Еврей… никогда на деле не считает что-либо настоящим и нерушимым, священным и неприкосновенным. Поэтому он везде фриволен, надо всем острит»; «Но он <еврей. – А. Б.> не критик, а лишь критикан; он не скептик по образцу Декарта, который сомневается для того, чтобы от величайшего недоверия перейти в величайшей уверенности; он – человек абсолютной иронии, как – здесь я могу для сравнения назвать только еврея – как Генрих Гейне» [Вейнингер 1908: 387, 389-390][234].

Это представление было укоренено в рамках русской культуры, где его можно обнаружить у Василия Розанова (например, в написанной в 1913 году статье «Евреи и „трефные христианские царства“», где еврейские насмешки над европейскими святынями мотивируются религиозной традицией[235]) или у Алексея Шмакова, разделявшего идеи расового антисемитизма, причем в данном случае мы находим целый ряд мотивов, с которыми сталкиваемся в статье Блока[236]. Так, в книге «Свобода и евреи», опубликованной в 1906 году