Musica mundana и русская общественность. Цикл статей о творчестве Александра Блока - [37]
Конец сентября 1908 года отмечен в биографии Блока важной записью от 25 числа: «Менделеев и Толстой» [Там же: 114] (см. также следующую запись). Для Блока, внимательно читавшего менделеевскую книгу «К познанию России» (1906), имя Менделеева означало промышленную, индустриальную модернизацию страны, имя Толстого – апологию аграрной архаики [Минц 2000: 130-131]. В этом контексте тотальный разрыв между неспешными «ритмами» искусства и ускоренными темпами современной жизни[216] приобретал особую остроту, о которой свидетельствует сравнение в статье 1912 года политического отдела газеты с городом, представленным индустриальной атрибутикой, а художественного – с деревней, сферой «природы».
Блоковское понимание искусства и культуры представляется не очень оригинальным и является одним из вариантов элитистского концепта культуры, который в эпоху Нового времени формируется в значительной степени в качестве реакции на появление «вульгаризирующих» «культуру» коммерческой литературы и современной прессы. Вводя противопоставление «искусства» и «неритмичной» «цивилизации», Блок соотносит еврейство с полюсом цивилизации, превращая еврея в «разлагающего» «агента» «цивилизованной» современности, «модерности». Работая над статьей, Блок, по-видимому, исходил из целого ряда пресуппозиций антисемитской публицистики – в частности, из представления о непричастности еврейства искусству и культуре, которые оказываются прерогативой творчески одаренного «арийца»[217], чрезвычайно популярной мысли о еврейском засилье в журналистике и литературной критике[218], отрицательном влиянии «журнализма» на «культуру»[219], а также о губительном воздействии литераторов-евреев на русский язык, что в данном случае представлено как разрушительная экспансия «неврастенического» и «суетливого», «поспешного» газетного языка «телеграмм и хроник» в сферу «неторопливой» культуры.
Как уже отмечалось, среди блоковских инвектив мы обнаруживаем денонсацию «нигилистических» иронии и самоиронии, которые связываются поэтом с фигурами «вульгаризаторов» – «критиков». Контекст блоковских писаний свидетельствует, что в сознании поэта ирония была представлена в качестве черты, характерной прежде всего для еврейства, причем имя, выступавшее для Блока воплощением еврейской иронии, – это имя Гейне. Так, в статье «Народ и интеллигенция», написанной в 1908 году, Блок вводит важное разграничение между смехом «народа» и смехом образованного класса, упоминая при этом еврейскую иронию и немецкого поэта:
А с другой стороны – та же все легкая усмешка, то же молчание «себе на уме», та благодарность за «учение» и извинение за свою «темноту», в которых чувствуется «до поры, до времени». Страшная лень и страшный сон, как нам всегда казалось; или же медленное пробуждение великана, как нам все чаще начинает казаться. Пробуждение с какой-то усмешкой на устах. Интеллигенты не так смеются, несмотря на то, что знают, кажется, все виды смеха; но перед усмешкой мужика, ничем не похожей на ту иронию, которой научили нас Гейне и еврейство, на гоголевский смех сквозь слезы, на соловьевский хохот, – умрет мгновенно всякий наш смех; нам станет страшно и не по себе [Блок VIII, 73].
В том же 1908 году Блок пишет статью под знаменательным названием «Ирония», где еврейство не упомянуто (а мишенью блоковской полемики, по-видимому, является «мистический анархизм»), но где опять возникает имя Гейне[220] и дается развернутая характеристика иронии, проясняющая ее семантику и заставляющая вспомнить «нигилистическую иронию»[221] «Искусства и газеты»: «И все мы, современные поэты, – у очага страшной заразы. Все мы пропитаны провокаторской иронией Гейне. Тою безмерною влюбленностью, которая для нас самих искажает лики наших икон, чернит сияющие ризы наших святынь» [Блок VIII, 89][222]. «Ирония», дистанцированное и насмешливое отношение к «святыням», высшим ценностям (ср. в «Искусстве и газете» мотив «миров иных», которые пытается «воплотить» искусство), кощунственное неразличение Беатриче[223] и Недотыкомки предстает важной особенностью «страшного мира» современности, губительного для подлинного искусства – «ироническая эпидемия», по мысли Блока, является прямым следствием «железного», «машинного», «позитивистского», секуляризованного (см. гл. «Начала и концы») XIX века, который несколько позднее он назовет «цивилизацией»[224]. Причем Блок, стремящийся дистанцироваться от этой разлагающей современности, отмечает и свою собственную причастность этому миру («мы, современные поэты, – у очага страшной заразы»). Именно этому посвящено стихотворение «К Музе» (1912), открывающее цикл «Страшный мир» и репродуцирующее топику «Иронии»:
[Блок III, 7].
Иными словами, демоническая, святотатственная (при этом остающаяся все же вестником из «миров иных», ср. «Ты вся – не отсюда») Муза Блока оказывается зараженной нигилизмом ирониста и провокатора Гейне, глумящегося над «святынями».
