Муха с капризами - [10]
Однажды кто-то обратил внимание на то, что Душек не выходит из дому в праздники. Больше того: было установлено, что в воскресенье он украл на кухне печёнку. Как-то в праздник стащил котлеты. Стало быть, он был занят только в будние дни. Но где и чем? Чем занимался этот бессовестный пёс?
Как-то переходил я улицу, на которой строился дом. Каменщики сидели рядком на штабеле досок и обедали. Смотрю — что такое? Душек ходит на задних лапках от одного к другому и подлизывается как может. Выкидывает самые уморительные штуки. Получает за свои фокусы то кусок хлеба, то косточку, то мясца. И всё время внимательно следит за обстановкой. Наконец, решив, что больше тут поживиться нечем, он пустился куда-то бежать.
Так была раскрыта тайна исчезновений Душека. Где бы ни шла работа — в поле, на стройке или на огороде, — Душек был тут как тут. Он бегал за несколько километров от города на Вислу — к рабочим, рубившим ивняк. Больше того, видели его и далеко за городом в совершенно другой стороне, там, где ремонтировали железнодорожный путь и где тоже работало несколько десятков человек. Душек бывал и там. Ему приходилось здорово спешить, чтобы вовремя поспеть и не опоздать к закуске. Но он поспевал всюду и всюду попрошайничал.
Этот пёс-бродяга, пёс без характера, пёс, для которого единственной целью в жизни была еда, страдал одной человеческой слабостью — любил музыку. Любил до безумия, до самозабвения. Когда кто-нибудь играл на рояле или пел, Душек появлялся как из-под земли. Он садился и слушал. И старался заучить мелодию. Когда ему казалось, что он уже её схватил, — начинал петь сам. Сначала тихо, робко, потом всё громче, всё жалобнее. Наконец закидывал голову назад и плакал так пронзительно, так грустно, словно все свои собачьи печали вкладывал в этот тоскливый напев.
У него были совершенно определённые музыкальные вкусы. Он обожал звучные, ритмичные марши. Была у нас даже пластинка — какой-то залихватский марш, — которая на домашнем языке называлась пластинкой Душека. Стоило её завести, Душек был тут как тут. Он подсаживался как можно ближе к патефону и слушал. Потом начинал подпевать. Он лизал нам руки, лица, чтобы завели ещё раз. А вообще он терпеть не мог нежностей. Когда пластинка останавливалась, подталкивал её лапой. Скулил, повизгивал — умолял, чтобы её снова запустили. Ради этого марша забывал обо всем, даже о своих загородных экскурсиях!
Любовь к военной музыке и заставила Душека расстаться с нами навсегда.
Вот как это было. В наш городок вошёл полк с оркестром. Он остановился у нас на один день по пути на летние маневры. Поутру всё живое помчалось на площадь, где должен был состояться парад.
Понятно, не обошлось и без Душека.
Площадь — небольшая, как полагается в маленьком городке, — была запружена любопытными. На тротуаре около аптеки стояло командование полка, городской голова и местная знать. Настроение было торжественное и приподнятое. Внезапно грянул духовой оркестр. Душек ошалел. Он кинулся вперёд. Растолкал каких-то женщин. Сунулся под ноги какому-то деду с зонтиком — так, что тот во всю длину растянулся на улице. Кто-то пнул Душека ногой. Пёс выскочил на тротуар прямо из-под ног марширующих солдат. Подбежал к трубачам, к тем, у которых были самые большие и самые громкие трубы, и как запоёт! Громко, пронзительно! Никогда в жизни он ещё так не голосил. Он прямо-таки заглушал оркестр. Ничего не было слышно, кроме его душераздирающего воя.
Скандал! Городской голова изменился в лице. Такой позор для всего города! Что же это такое? Тут праздник, торжество, а пёс воет, словно по покойнику. Капельмейстер в ярости. Музыканты дуют в трубы, а сами стараются пнуть ногой пса, который вертится у них под ногами и воет как бешеный. Кто-то кинулся ловить Душека. Но куда там! Пёс вертится вьюном, увёртывается и «поёт». Ах, как он тогда пел!
После парада Душек вернулся домой измученный, избитый, истерзанный. Съел всё, что нашлось, и исчез. Больше он никогда не возвращался.
Он пошёл за полком. Красота военного марша увлекла эту художественную натуру. И Душек стал странствующим артистом.
Если вы когда-нибудь увидите такого пса — лохматую дворняжку, которая бежит перед военным оркестром, подняв остаток хвоста, словно отдавая честь, и воет, когда оркестр начинает играть марш, присмотритесь к ней получше. Я не ручаюсь, что это не мой Душек. И предупреждаю вас, чтобы вы его не трогали и не звали к себе. Ахнуть не успеете, как он слопает у вас в доме решительно всё, начиная от шнурков и кончая роялем.
Муся
Душек порой умел быть таким ласковым, что его, как говорится, хоть к ране прикладывай. Понятно, когда ему приходила охота. Случалось это, не отрицаю, весьма редко. Но зато, когда у Душека бывали добрые дни, это был не пёс, а просто чудо! Смотрел он в глаза с такой безграничной преданностью, с такой любовью, что, казалось, скажи ему:
— Душек, прыгай в огонь!
Он лишь спросит:
— В духовку или прямо в печку? — и из пламени покажется только виляющий обрубок хвостика.
В эти хорошие часы Душек ходил со мной по городу. Не отходил от меня ни на шаг. Ни капельки не интересовали его собаки, играющие в салочки возле фонаря на рынке. Мясные лавки он даже не удостаивал взглядом. Проходя возле колбасной, смотрел в небо и считал голубей, серебряными каплями переливающихся в небесной лазури.
