Мудрость Салли - [21]

Саппер В. В. Ральф похоронен в конце одного из рядов могил, вертикально идущих от часовни в сторону парка. Я посещаю его от имени его матери, Сары, которая, несомненно, уже и сама отошла в мир иной – на случай, если она вдруг не смогла с ним воссоединиться. Саппер Ральф умер в Месопотамии в 1917 году, от теплового удара, в возрасте двадцати двух лет. Его предали земле на британском кладбище в Багдаде, но сомневаюсь, что у Сары или его отца, Томаса, была возможность поехать к нему туда, и поэтому они воздвигли памятник на моем кладбище. Я представляю их молодого сына в бреду лихорадки, мечтающего о прохладных, утешительных руках матери на лице и стакане ледяного домашнего лимонада, пока он умирал на пропитанных потом простынях военного госпиталя в тысячах миль от дома. Разумеется, не исключено, что Сара была жуткой крикливой теткой, а Саппер Ральф мечтал о большой кружке пива и последней страстной ночи с какой-нибудь пышногрудой Глорией. Но я могу составить о них мнение лишь по немногим намекам, что у меня есть, – со вкусом оформленная могила и трогательные слова в его память.

Становится прохладно, и я собираюсь домой. Эдвард устраивает сегодня вечеринку, и мы с Хайзумом оба приглашены. Впервые за долгое время я с радостью предвкушаю Новый Год. И вообще, впервые за долгое время я пытаюсь чего-то ждать, а не тосковать по прошлому. Еще один напрасно потраченный год почти ускользнул прочь, но я решила, что следующий год будет другим. Хайзум поднимает голову – откуда-то прилетает обрывок мелодии. Он поворачивается в поисках источника звука, тянет меня за собой. Вдалеке, на высокой части кладбища, виднеется отдаленная фигура с раскинутыми руками и поднятой вверх головой. Поет. Она поет. Похоже на Салли. Я слишком любопытна, чтобы уйти, но приближаюсь к ней по круговому маршруту, чтобы не навязываться или (не дай бог!) не показаться излишне любопытной. Это действительно Салли. Похоже, она адресует свое выступление группе итальянских могил, покрытых фонариками и яркими шелковыми цветами, и взаимодействует с надгробиями, словно они – ее зрители. Мелодия мне знакома, но слова итальянские, кроме внезапных и неуместных английских ругательств. Странная, но по-своему красивая сцена. Я не знаю, остаться или тихо ускользнуть. Когда Салли берет особенно высокую ноту, Хайзум решает подпеть, запрокидывает голову и завывает, как банши, что лишает нас всякого шанса незаметно уйти. Салли видит нас и здоровается со мной легким кивком, но она полностью погружена в музыку, и Хайзум продолжает аккомпанировать с большим энтузиазмом. Когда они достигают финального крещендо, вороны врассыпную взлетают в небо из-под сени одной из пихт, и Салли низко кланяется под аплодисменты их крыльев.

Вороны улетают в сторону парка, Салли берет с одной из могил красную розу, поднимает с земли сумку и направляется к нам. Солнце опустилось совсем низко, и свинцовые облака подсвечены золотом. Хайзум приветствует Салли с обожанием, припасенным для всех, кого он ассоциирует с едой, и пытается засунуть нос в ее сумку в поисках хлеба.

– Глупый кобелина.

Она гладит его по голове и достает для него сухарик. Протягивает мне розу и берет меня за руку – от неожиданности я не сопротивляюсь, – а потом выводит из парка.

– Вы прекрасно пели, – говорю я ей.

– Он тоже! – отвечает она, кивая на Хайзума.

Вообще-то, эта женщина должна до чертиков пугать меня. Она кричит и ругается, поет мертвецам, крадет цветы с могил и явно не в своем уме. А теперь она меня трогает (помните мою нелюбовь к неуместным объятьям?). Но, кажется, она мне нравится. Она похожа на непослушную лучшую подругу из школы – она вечно втягивает тебя в неприятности, но ты все равно ее прикрываешь. Может, мы сможем работать вместе – мои экскурсии по кладбищу могли бы дополняться музыкальными интерлюдиями от Салли. В парке на траве нас ждут вороны, и Салли бросает им хлеб, словно сеет семена. Когда ее сумка пустеет, на улице становится темно, и притихший парк засыпает под покрывалом теней. Я прощаюсь с Салли на автобусной остановке и желаю ей счастливого Нового Года. Она наклоняется, целует Хайзума в голову, поворачивается и машет мне рукой.

– Идите нахрен и похлопайте в ладоши!

Лучше и не скажешь.

15

Сегодня температура воды 6,3 градуса, и этим утром я плаваю, а не тону. Я проплываю десять бассейнов, а потом награждаю себя чашкой кофе и черничным маффином, прежде чем отправиться на работу. С тех пор как меня постигла эпифания[5] на ужине у Епифании, я пытаюсь измениться. Рождество было непростым, как всегда, с воспоминаниями, разделенными на «до» и «после». Даже счастливые моменты, когда мой мальчик был еще жив, теперь обрамлены черным, словно траурной лентой. Но настал новый год, и теперь все будет иначе. Это не просто. Я по-прежнему зависима и порой поддаюсь беспощадной страсти. И тогда я сжимаюсь под водой, в глубокой части бассейна. Но не сегодня. Сегодня жгучая, ледяная вода на голой коже бодрит, с каждым движением напоминая мне, насколько я живая. И какое это везение. В бассейне всего несколько других пловцов. Епифании бы очень понравился мужчина, который плавает на соседней дорожке. Широкие плечи, мощные ноги, он, как бы она сказала, бороздит воду, словно олимпиец.