Мудрецы Талмуда - [31]

Для примера возьмем один из самых известных споров Абайе и Равы, исключительно важный также с точки зрения ѓалахических выводов. Речь идет о ѓалахическом понятии йеуш ше-ло ми-даат [15]. Когда можно констатировать, что хозяин отчаялся найти потерянное? В тот миг, когда вещь была утрачена, или позже, когда ему стало известно о пропаже? Решение этого частного вопроса имело далеко идущие последствия для широкой сферы ѓалахического законодательства, связанного с потерями и находками. В частности, от него зависело определение момента, с которого потерянная вещь становится бесхозной, как и определение самого понятия потеря. Философский аспект обсуждаемой проблемы также чрезвычайно интересен. Ведь по сути, обсуждается взгляд ѓалахи на понятие ретроактивность. Рава полагал, что существует йеуш ше-ло ми-даат, т. е. такой йеуш, который не зависит от осведомленности хозяина о пропаже. По мнению Равы, ретроактивной йеуш возможен. Абайе, отрицавший возможность ретроактивного отчаяния, напротив, считал, что йеуш обусловлен осознанием утраты. Владелец должен как-то выразить свое отчаяние. И потому до тех пор, пока ему неизвестно о пропаже, даже безвозвратно потерянная вещь не может считаться бесхозной. Оба мудреца — и Рава, и Абайе занимают в этом споре необычные для себя позиции. Ведь в других подобных случаях, из которых, казалось бы, следуют те же самые выводы, их позиции прямо противоположны. Например, в вопросе о том, с какого момента следует дисквалифицировать лжесвидетеля [16], Абайе придерживается той точки зрения, что все показания такого свидетеля должны быть дисквалифицированы ретроактивно — с того момента, как он дал ложное показание. В то же время Рава полагает, что дисквалификация не может происходить задним числом. Она вступает в силу только после того, как суд вынесет соответствующее решение, и после этого распространяется лишь на будущее. Однако в действительности в подобном обмене позициями нет ничего удивительного. Ведь различия между Абайе и Равой не исчерпываются юридическими вопросами. Они проистекают из несходства мировоззрений. Абайе, как правило, руководствуется формальными критериями, в то время как Рава — реалист. Абайе почти всегда видит проблему и подходит к ее решению с формальной точки зрения. В этом сказывается не столько влияние его дяди, Рабы, сколько влияние наставника — рава Иосефа, чья удивительная память вмещала несметное множество ѓалахических преданий. Абайе продолжил дело учителя. Он не только впитал сокровищницу ѓалахических традиций, которую тщательно сохранял, но унаследовал и формальный подход к Ѓалахе.

Как и его учитель, Абайе видел сущность законодательных актов не в том, как они повлияют на общество. Он усматривал сущность законов в них самих, в их незамутненной чистоте и правильности. Таков был подход Абайе, и он придерживался его последовательно — как в тех случаях, когда требовалось применить закон задним числом, так и тогда, когда не требовалась.

Как уже говорилось, в случае со лжесвидетелем Абайе полагал, что его следует дисквалифицировать с того момента, как он начал давать ложные показания, а не после того, как суд объявил его лжесвидетелем. Дисквалификация лжесвидетеля касается самой сущности свидетельства, и потому неважно, знал ли кто-то о том, что свидетель лжет, или нет. Точно так же Абайе полагал, что потерянная вещь действительно становится бесхозной лишь с того момента, когда владелец заметит пропажу, и несущественно, сколько времени ему потребуется на это. То, что объединяет оба случая — нежелание считаться с реальностью. Требование дисквалифицировать лжесвидетеля задним числом кажется справедливым, но на деле угрожает расстроить систему судопроизводства. А отстаивая невозможность ретроактивного йеуша (что также представляется весьма разумным), Абайе лишает человека, нашедшего потерянную вещь, надежды на обладание ею. Ведь на практике почти никогда невозможно установить, известно ли хозяину о пропаже и осталась ли у него надежда найти ее. В том и другом споре Абайе применяет одинаковый формальный подход: решение должно быть справедливым с точки зрения Ѓалахи, а то обстоятельство, что на деле оно трудноисполнимо, ничего не меняет.

Хотя в двух приведенных выше примерах Ѓалаха последовала мнению Абайе, это скорее исключение, чем правило. В подавляющем большинстве ѓалахическое законодательство предпочитало мнение Равы. Сложные интеллектуальные построения Равы оказались ѓалахически более приемлемыми, чем формальный подход Абайе. Прагматик Рава стремился применить Ѓалаху в реальных условиях, то есть приспособить формальный закон к живой действительности. Хотя подобные практические соображения отнюдь не всегда выдвигались в ходе обсуждения, их, тем не менее, невозможно было игнорировать. Ведь они существовали всегда. Рава пытался решить проблему, проистекающую из недостаточной согласованности ѓалахических споров с реальным положением вещей. Он добивался соответствия между действительностью и Ѓалахой ценой обоюдных уступок. Проблема, которую стремился решить Рава, не была скрыта и от Абайе. Но его принципиальная позиция заключалась в том, чтобы игнорировать это противоречие. В его представлении Ѓалаха и действительность были двумя разными сферами, существовавшими каждая сама по себе. Ѓалаха устанавливает ясные завершенные законы, близкие к совершенству. Каждый из законов наделен собственным идеальным существованием. Поиск надлежащей формы и сбережение ее неприкосновенности — само по себе важная задача. Даже если в жертву форме приходится приносить нерешенные практические, а порой и теоретические проблемы — Абайе это не беспокоит. Доводы и внутреннюю логику обычной юридической практики он с готовностью оставляет другим, как, впрочем, и обязанность учитывать последствия принятых законов для общества. То, что его заботит — сохранение в изначальной целостности, неприкосновенности и чистоте неизменных ѓалахических принципов.