Пасха 1990 года. Окраина деревни на юге Польши, на полпути между Краковом и Кельце. Католичка Агнешка, молодая мать, сидя за пластиковым столом на обветшавшей кухне, осторожно вырезает из израильской детской книжки тексты на иврите. Рядом с растущей стопкой бумажек лежит груда деревянных голов, рук, ног и длинных плоских туловищ. Окрасив все, кроме лиц, черной краской, а бороды – серой, она соединяет детали, приклеивает к ним кусочки искусственного меха, а к рукам – ивритские тексты. Собранные фигурки величиной в фут она расставляет перед собой на полке, и хасидская конгрегация постепенно растет. Куклы в отороченных мехом кафтанах и в собольих шапках устанавливаются на пружинах. Легкий удар по полке – и они начинают раскачиваться взад и вперед, как растревоженные дети; это движение, называемое на идише шокельн, в точности повторяет движения восточноевропейских евреев во время молитвы.
Такая кукла, подаренная на Пасху, приносит удачу, и у Агнешки всегда много покупателей. В прежние времена, рассказывает она мне, дети бегали за возвращавшимися из синагоги хасидами, чтобы прикоснуться к ним – на счастье. Теперь, думаю я, единственная растущая еврейская община во всей Польше сделана из дерева.
Агнешке едва ли более тридцати пяти лет, она родилась не раньше середины 1950-х годов. Я спрашиваю, видела ли она когда-нибудь ортодоксального еврея вживую. Мой вопрос показался ей глупым. «Это наша традиция, часть польской культуры на протяжении столетий», – говорит Агнешка.
Осень 2001 года. По дороге в краковский аэропорт я выглядываю из окна такси на рыночной площади и вижу стоящий на высоком пьедестале памятник польскому поэту Адаму Мицкевичу. В его великой поэме «Пан Тадеуш» представлено двойственное отношение к евреям, но один из наиболее значительных образов поэмы – патриот Польши еврей Янкель. «Израилю, нашему старшему брату, – писал Мицкевич, – честь, братское отношение и помощь в стремлении к его вечным и временным целям. Равные права во всем!» Я спросил таксиста, что думают сегодня поляки о полном исчезновении еврейской общины, сыгравшей важную роль в их истории. «Вы должны понять, – ответил он, – что прежняя Польша ушла навеки. После 1945 года мы должны были начать все сначала. И мы должны были сделать так еще раз, когда ушли русские. Сегодня мы, поляки, – другой народ. Даже наши границы совсем иные. Конечно, мы унаследовали какие-то воспоминания и некоторые традиции прошлого, но мы чувствуем, что в действительности все это не наше. В далеком будущем мы будем рассказывать истории о давних временах, когда среди нас жили евреи. Но это будет похоже на сказки, которые другие народы рассказывают детям о людоедах, великанах и феях».
Весна 2002 года. Белорусский поселок Раков под Минском. Деревенская учительница в бесформенном синем платье, открыв стеклянную витрину, вытаскивает потрепанный журнал, сдувает с него пыль, и мы оказываемся в 1902 году. Страницы расчерчены на две половины: одна для имени, другая для годовых оценок по каждому предмету в отдельных колонках. Мендель и Славик отличились по арифметике. Эстер не мешало бы подтянуть географию. Люба, Пешке и Вова получили отличные оценки по письму. Аврум, Мойше, Янкель и Зяма – первые ученики в классе. Около половины имен нет в колонке, отведенной для Закона Божьего. Все это еврейские дети.
Было излишним спрашивать, что стало с большинством из них. Учительница уже сводила меня к покрашенному синей краской памятнику, установленному на том месте, где гитлеровская зондеркоманда сожгла дотла раковскую синагогу вместе со всей общиной. Я спрашиваю, когда евреи поселились здесь, что их привело сюда и как они жили. Учительница разводит руками в искреннем недоумении: «Я не знаю. По правде, мне очень жаль. Но, понимаете, это не относится к истории Белоруссии».
Так чья же это история, история евреев, живших в Восточной Европе на протяжении тысячи лет? Те, кто выжил, уехал и обосновался в других местах, в большинстве своем проявляют мало интереса к реальным подробностям того, что они воспринимают как не более чем ужасную сагу об угнетении и бесконечных гонениях. Присоединившись к новому обществу, они изучают историю своего нового дома – Франции, Великобритании, Аргентины, Австралии или США. Верующие евреи хранят в своей памяти лишь имена раввинов и мудрецов, внесших вклад в развитие религиозной мысли. Происходящим из Испании евреям-сефардам, с конца XV века последовательно мигрировавшим в Северную Африку, Турцию, Нидерланды и в Британию, интересно прежде всего собственное прошлое. Таким образом, жизнь целого народа утонула в великом забвении. Четыреста лет назад пражский раввин Давид бен Соломон Ганс (1541–1613) писал: «Все мы как будто родились вчера». С тех пор мало что изменилось.
Данное эссе представляет собой попытку осмыслить эту утерю памяти и спасти прошлое говорившего на идише народа от забвения, собрать воедино подсказки, которые дают нам историки, и определить, как много из идишской истории мы забыли.
Мы забыли, что благодаря Римской империи народы Ближнего Востока и Северной Африки постепенно превратились в европейские нации; как благодаря разделу империи появились западные и восточные евреи; как обе эти ветви развивали наследие римлян, пока спустя столетия они не воссоединились в Центральной Европе и не слились в один народ, говорящий на идише, или в идишский народ, как я буду называть его далее. Само слово
