Мстительная волшебница - [8]

Он был побежден и теперь извивался у ног сиверекийца и его товарищей. Сиверекиец нагнулся, поднял нож, переломил его и протянул бывшему старшине.

— Держи, — презрительно бросил он и повернулся к товарищам. — Этот предатель нам больше не нужен, ребята! Будем обходиться сами! Что заработаем, разделим по-братски. Идет?

— Идет, идет!

Заложив руки за спину, накинув на плечи пиджак, сдвинув на затылок повернутую козырьком назад кепку, он не спеша зашагал впереди своих товарищей по освещенной электрическим светом улице.

Довод •

Иссиня-черная длинная борода, подведенные сурьмой глаза. Боже, он ли это? В сопровождении жандармов с кандалами на руках он входил в здание суда.

При жизни отца он часто посещал наш дом. Сложив перед собою руки, он покорно выслушивал его, затем извергал фонтан вежливых слов: «Господин мой», «маэстро», «почтеннейший». А когда ему предлагали кофе или папиросы, рассыпался в пространных благодарностях.

Спустя много лет после смерти отца мы встретились в маленькой кофейне. Все такой же: иссяня-черная борода, подведенные сурьмой глаза, темный берет — свидетельство протеста против закона, по которому упразднялась феска и вводилась европейская шляпа.

Помню, он подошел ко мне и завел разговор, который останется в моей памяти на всю жизнь.

— Вай, ты здесь?

Я постарался быть вежливым, предложил сесть и заказал кофе.

С некоторым опозданием он вспомнил о смерти моего отца.

— Да… Он в земле, а ты… да продлит Аллах тебе жизнь на долгие годы, пусть будет в здравии твоя голова. Те, кто остался…

И он застрочил, словно пулемет:

— Разве в наших силах противиться воле божьей? Ты не горюй, не страдай. Все должно идти своим чередом…

Мы уже свыклись как-то со смертью отца, переживания остались позади, а мой собеседник не унимался.

— Рано или поздно все там будем. Судьба… Воля божья… Но достойный уважения был человек. И сам честный, и слово его правильное. Отцом всех бедных был, не так ли?

— Возможно.

— Не возможно, а бесспорно. Оставил он вам хоть что-нибудь?

— Чего?

— Барахлишко, домишко, землицы…

— Нет.

— Как нет?

— Нет.

— А деньги?

Трудно было удержаться, чтобы не вспылить:

— Незначительные.

— У вас же были дом, земля?

— Отец еще при жизни продал.

— Продал? Почему продал?

— Должно быть, так захотел.

Человек покраснел от возмущения:

— Возможно ли? Как это захотел? Наверно, была причина, даже определенно была. Разве собственность продают?

— ?..

— Или он был недоволен вами? Тобой, братьями, матерью? Вы живете с матерью, конечно?

— Нет, отдельно.

— Отдельно? Подобает ли? Что люди скажут? Допустимо ли такое отношение к старой женщине? Разве человек может жить отдельно от матери?

— Но мы не в ссоре.

— Не хватало еще этого! Они не в ссоре! Послушайте, что он говорит! Отец, мать… О чем гласит Коран?.. Ты хотя бы навещаешь мать, принимаешь ее благословение?

— ?..

— Ты можешь сказать, конечно: «Помилуйте, какое отношение могут иметь к нам, безбожникам, эти тонкости морали?» Эх-х, где те времена, когда мы не то что пить да курить в присутствии старших… от одного их взгляда краснели до самых ушей?!

Я не спросил «почему» — это вызвало бы его гнев.

— Мать навещай каждый день, целуй руку, принимай благословение. Сейчас ей тяжело, рана в ее сердце еще не затянулась. Ходи на базар, покупай что надо.

— Она сама ходит за покупками, для нее это большое удовольствие.

— Нельзя! Недопустимо, чтобы старая женщина толкалась по базару. И жалко, и грешно. На том свете ты ответишь за все свои грехи, понесешь наказание. Бойся судного дня…

Мне нечего было опасаться ответа за свои грехи.

— Значит, вам ничего не осталось от покойного? — не унимался он. — Странно. А мы считали его умным человеком. Можно ли оставить семью ни с чем?

— А мы не жалуемся.

— Да разве в этом дело? Люди оцениваются имуществом, кредитами в банке. Разве можно считать человеком того, кто не имеет собственной крыши над головой? На мой взгляд, такой, если даже птичку ртом поймает, все равно ничто. Бездомным и безземельным имя — ничтожество!

Я схватил стул и пересел в другой угол кафе, потому что пришел сюда отдохнуть, а не выслушивать наставления и оскорбления.

Но вскоре он снова загудел над моей головой.

— Что ты хочешь этим сказать?

Тут я окончательно взбесился.

— Не хочу больше терпеть ваши оскорбления'!

— Мои оскорбления! Я тебя оскорбил? Да кто ты такой, чтобы я тебя оскорбил? Человек, которого я удостою оскорбления, должен иметь, по крайней мере, дом и землю. А ты кто? Какая тебе цена?

Вокруг нас стали собираться люди, но он не унимался:

— …Ох, время! Пропади оно пропадом за то, что покончило с уважением к беям. Эй, честной народ, послушай! Оказывается, я оскорбил его! Я оскорбил'!

Минули годы. Он входил в здание суда. На руках кандалы. Я прошел следом. Не заметить меня он не мог. Было любопытно узнать, за что арестован и закован в железо этот «кладезь совести», взращенный на религиозной почве былого времени и сокрушавшийся о его забвении.

Узнал. Он мошеннически выманил и прикарманил деньги паломников, которых сопровождал в святые места.

Начальники и подчиненные •

Председатель Общества с серьезной официальностью нажал кнопку звонка и приказал вошедшему служителю: