Мриганаяни - [12]

«Уже за полночь», — определила Нинни и взглянула на брата. Он спал глубоким сном и громко храпел. Его храп и журчание реки мешали Нинни прислушиваться к ночной тишине. Неожиданно ветер стих. Стебли джвара почти не шевелились: казалось, они заснули. Могучие деревья стихли. Река тоже перестала волноваться, и серебряные покрывала словно таяли в воде.

Вдали виднелись небольшие холмы, и только одна гора тянулась к небу, будто хотела впитать в себя побольше лунного света.

— Тинь-тинь! Чинь-чинь! — пищала патокхи[23].

Нинни смотрела на сверкающую гладь реки, на дальнюю, в туманной дымке, гору, на вершину ближней горы, слушала шёпот дремлющих в поле колосьев и думала: «Как смогла бы я жить без всего этого? Если бы вдруг пришлось уйти из родной деревни; хорошо бы забрать с собой паши горы и холмы! И реку тоже! Из деревьев построить хижину, из ветвей и листьев сделать окна. И каждую ночь любоваться рекой, залитой лунным светом, и петь: «Ты ли, милый, меня разбудил…»

Это были сладостные мечты, однако Нинни тут же подумала:

«А если нагрянет Сикандар или другой завоеватель? Ведь он опять всё разорит! И почему это крестьяне укрываются в горных ущельях, когда неприятель грабит и уничтожает их деревни? Они могли бы дать врагу достойный отпор. Защищаем же мы наши поля от диких зверей с луком и стрелами в руках! А раджа и его приближённые запираются в крепости и, лишь когда завоеватель ворвётся, принимают бой и погибают. Их изнеженные жёны, вместо того чтобы помочь мужьям в борьбе с врагом, сжигают себя на костре. Удивительно! Зачем бросаться в пламя, если можно стрелять! Или у них нет полей, которые приходится охранять, как это делаем мы с Аталом? Наверное, нет! Ведь рани[24], слышала я, сидят за пардой[25]. Они так беспомощны, что даже не могут одним ударом свалить с ног мужчину, который поднял на них глаза или руку. Не могут ткнуть носом в землю негодяя, замахнувшегося на них. Представляю, что это за женщины! И ещё я слышала, что они очень много и вкусно едят. Почему же тогда они так слабы душой, что предпочитают погибнуть в огне, а не в бою? Нет, я бы никогда не согласилась умереть, как они! Пусть горит тот, кто поднял на женщину руку!..» Нинни в гневе стиснула зубы.

Девушка сама удивилась своим мыслям. Раньше ничего подобного не приходило ей в голову. Она посмотрела на спокойное, словно уснувшее поле, потом перевела взгляд на реку.

Потянуло прохладой. Девушка размечталась, не замечая, как сон смыкает ей веки.

«Если я уйду когда-нибудь из деревни, как взять мне с собой крик патокхи? Всё можно вылепить из глины: и дом, и горы, и деревья, и зеленеющие поля пшеницы, и даже реку. Но крик патокхи? Его не возьмёшь с собой. Что же, тогда прядётся спеть самой: «Ты ли, милый…»

В конце концов сон всё же одолел Нинни. Она уснула, прислонившись к столбу. Голова её поникла.

Но не прошло и нескольких минут, как девушка очнулась. Её разбудил какой-то странный звук, который становился всё громче и громче. С трудом открыла Нинни глаза и посреди поля увидела огромного кабана, который с хрустом поедал джвар.

Нинни затаила дыхание, прицелилась и спустила тетиву. Стрела со свистом разрезала воздух и вонзилась кабану в шею. Смертельно раненный, он с рёвом закружил на месте. Проснулся Атал.

Нинни хотела пустить ещё одну стрелу, но не пришлось: кабан упал и больше не шевелился — видимо, издох.

— Я и то не умею так стрелять! — похвалил Атал сестру.

— Неправда! Разве не ты научил меня владеть луком?

Атал — сам искусный стрелок — каждый раз восхищался меткостью сестры. А сейчас ему было неловко перед ней: ведь он спал, когда зверь пришёл на их поле.

— Поспи немного, Нинни. Я уже отдохнул, — предложил Атал.

Нинни не стала отказываться и тут же улеглась.

Кабан по-прежнему лежал внизу: его нарочно оставили в поле, чтобы другим зверям неповадно было.

4

Наступил второй день холи. Он принёс много радости, — ведь Нинни убила ночью огромного дикого кабана. Вся деревня предвкушала вкусное угощение, и, забыв о делах, крестьяне снова предались веселью. Не так часто бывает у них вкусная еда! В Раи мяса не мог есть только жрец, потому что он был брахманом, и сегодня, на второй день праздника холи, ему полагалось лишь молиться. Зато всем остальным можно было веселиться, танцевать, петь песни.

Атал снова изображал ненавистного всем Сикандара и так искусно, что всех насмешил. Люди от души хохотали и швыряли в него комья глины.

Как и накануне, Лакхи и Нинни были вместе. Нинни зашла за подругой.

— Ну уж сегодня я вымажу тебя не глиной, а навозом! — пообещала Нинни, неожиданно налетая на Лакхи.

— Пожалуйста! — крикнула Лакхи, обхватив подругу за талию. — Я обниму тебя покрепче — и половина навоза достанется тебе.

— Посмотрим!

Девушки подняли весёлую возню. Сари слетели у них с плеч. Но они спохватились, лишь услыхав шум и голоса возле дома, и стали быстро приводить себя в порядок. Лоб, щёки, плечи, грудь — всё было разрисовано навозом, но девушки весело смеялись.

— Ты сильная, — сказала Нинни. — У тебя руки — как ветви махуа[26]. А всё же я тебя одолела.

— Ну если мои руки как ветви махуа, то твои как кольца удава. Ты чуть было не переломала мне кости. Пошли-ка на улицу, повоюем ещё с кем-нибудь.