Можно всё - [189]

– Ах, Максим, Максим, – говорю я по телефону. – Когда-нибудь я напишу тебе красивую историю, где не будет ни шлюх, ни наркотиков, ни левого секса и прочей грязи. Когда-нибудь. Но не сейчас.

– Зачем мне такая скукотища?

– Макс. Кажется, у меня начинается депрессия… Давай встретимся?

– Дашуля. Я не привык столько гулять. Это не мой стиль! Я не могу так часто видеться. Я интроверт, мне нужно проводить хотя бы половину недели одному, в своей комнате, с компьютером и бутербродами.

И до меня дошло: я пытаюсь влезть в мир человека, притом что он меня туда не звал.

Все остальное, происходившее со мной дальше, звучит настолько неадекватно, что я даже не буду пытаться это объяснить. Алекситимия. Кажется, так называют сложность в описании, объяснении своих чувств другим людям.

В тот день я впервые с надеждой подумала, что отпустила внутри себя Демина. Кажется, креативщики сверху, услышав эту мысль, подавились чаем и в один голос сказали: «Да ладно?!» Я бессмысленно пялилась в монитор, когда его девушка – ее имя и фамилию я уже очень давно выучила наизусть – таки нашла мою страницу и принялась ее изучать. Я смотрела на эти всплывающие окошки «ей понравилась ваша запись» как на предупреждение о том, что в меня вот-вот полетят бомбы. Я вдруг поняла, что ничего не могу сделать, чтобы скрыть от нее свою жизнь. Добавлю в черный список – и она, конечно, поймет, что случилось, и расскажет Никите. Да и что ей будет мешать зайти с другой страницы? Как себя скрыть, когда у тебя тысячи подписчиков? Когда твои мысли растаскали во все углы? Впервые мне становится дурно от того, какое количество информации обо мне хранится в общем доступе! Да пошло оно все нахер! Я нажимаю на клавишу «удалить страницу», хватаю кошелек и пулей вылетаю из квартиры, направляясь в магазин. Кровь кипит. Покупаю бутылку розового сухого. С крышкой нет. Приходится вернуться домой за штопором. Забегаю обратно на последний этаж, откупориваю, беру бутылку в одну руку, гитару в другую и снова молча выхожу. Хозяйка квартиры курит на лестничной клетке, наблюдая за этой картиной.

– Даш, ты куда? Что случилось? – по ее голосу я поняла, что она догадалась, что со мной не все в порядке.

– В парк.

– Даша, это не полусладкое. Это сухое, – наверное, она намекала на процент алкоголя.

Я выхожу в пустой парк и уверенным шагом иду на ту часть газона с деревьями, где меня меньше всего будет видно. Давясь вином, я пытаюсь позвонить Нате – как последней инстанции, которая может удержать меня в себе. Но она на раскопках в Тамани, где связи почти никогда нет. Рыдая, я пытаюсь петь песенку, которую выучила для Максима:

Научи меня всему тому, что умеешь ты,

Я хочу это знать и уметь.

Сделай так, чтобы сбылись все мои мечты,

Мне нельзя больше ждать, я могу умереть…

О, но это не любовь…

Я кидаю телефон и начинаю орать. Стонать. Выть. Я катаюсь по земле и кричу:

– Заберите меня. Это не моя планета. Не моя планета. Не моя планета. Заберите меня. Заберите меня.

Такого отчаянья я не испытывала никогда. Я словно чувствовала всю свою беспомощность, бессмысленность и бесполезность. И я была бы рада сказать тебе, мой друг, что это мое состояние закончится через недельку, но это не так. Оно будет длиться еще полгода. Смерть будет ходить со своим «пригласительным» за мной по пятам. И как только я буду забывать о ней, она снова и снова будет постукивать по моему плечу своим длинным когтем и морозить кожу ледяным дыханием.

Я рыдала несколько часов, пока вино, слезы и голос по очереди не закончились. Телефон давно сдох. Связки были посажены.

Было около двух ночи, город давно спал. У меня не было сил заталкивать гитару в чехол, и я плелась в сторону Базарной, 49, змейкой волоча по земле свой разноцветный боливийский чехол из шерсти альпаки, вся зареванная и в грязи. Я уже почти подошла к воротам, как вдруг увидела в темноте длинную фигуру. Она стояла не двигаясь. Ее голова затерялась где-то в кроне дерева. Я не на шутку перепугалась и встала таким же столбом на расстоянии нескольких метров. Макс стоял в своей красной дутой куртке с дырочками, прожженными искрами костра, которые он заклеил желтой тканью. Я по инерции стала пятиться назад и спряталась за кузов ближайшей машины.

– Даша…

Тишина. Он обошел машину и встал рядом.

– Дай гитару, – он потянулся, взял из моих рук инструмент и упаковал его в чехол. Я продолжала смотреть в сторону, чтобы он не видел, насколько опухло мое лицо. – Пойдем.

– Я не пойду домой.

– Хорошо, – он вытащил телефон и набрал кого-то. – Привет, я забрал Дашу на море. Да, все в порядке. Пока.

Мы сели на скутер, я обняла его сзади, и он завел мотор. Мы уехали куда-то далеко – на пляж, который я еще не видела. Луна висела огромным прожектором над морской гладью. На обрыве стояли оставленные кем-то деревянные домики, покосившиеся от времени. Море, будто покоренное луной, затихло.

– Что случилось? – спокойно спросил он меня, когда мы нашли наиболее подходящее место, где можно было сесть.

– Ты не поймешь.

– Скажи мне.

– Я хочу домой.

– «Домой» – домой или «домой» по Вырыпаеву[108]?

– Домой по Вырыпаеву.

Он замолчал. Я заиграла старую шарманку про то, что все здесь – декорации, про то, что мы лишь пешки… Про то, что это не дом, а лишь игровая площадка, и как это все очевидно. Что я бы вышла и закончила это все, но только ведь на этом ни хрена не закончится. Я выпалила ему все одной сплошной скороговоркой, не рассчитывая на то, что он поймет. Но, к моему удивлению, он понял. Он даже не то чтобы просто «понял». По его выражению лица стало ясно, что я попала в яблочко – он думал о том же самом. И скажи я это как-то по-другому, он нашел бы вариант меня успокоить. Но я произносила вслух ровно то, что жило и в его голове. Я говорила правду. И он кивнул с таким лицом, как кивал бы отец, предоставь ему ребенок все доказательства того, что Деда Мороза не существует. Отец, который и хотел бы разубедить, да не осталось аргументов. Мы помолчали несколько минут, а затем он сказал: