Моя золотая Бенгалия - [36]

В Шантиникетоне никто не обидит живое существо. Это усвоили бродячие собаки, без присутствия которых невозможно себе представить любое поселение. Обычно они настроены миролюбиво и никого не замечают, за исключением других собак, оказавшихся на их территории. Их подкармливают остатками пищи из столовой. В Шантиникетоне и даже в Калькутте собаки спят в очень оживленных местах прямо на тротуаре или даже на середине проезжей части улицы без. всякого беспокойства, потому что знают: мир принадлежит им и пешеходы и водители будут уважать их права — обойдут или объедут. Часто в темноте приходилось случайно наступать на такого большого зверя, но собака не обижалась — видно, понимала, что это нечаянно. Единственный случай, когда бродячие собаки Шантиникетона лаяли на меня, — это когда они меня видели пробегающим ранним утром по тропинке вдоль железной дороги. Бегом я регулярно занимался, несмотря на кобр, которые будто бы жили в крутых откосах железнодорожного полотна. Должно быть, бегающего человека среднего возраста собаки еще никогда не видели.

Моя повседневная жизнь в Шантиникетоне вряд ли может стать темой для интересного рассказа. Я вставал около шести утра и делал йогическую зарядку (в более прохладное время к тому же пробегал с километр), потом завтракал вместе с другими жителями «гест-хауза» и спешил сесть за работу у себя в комнате или пойти в библиотеку. Иногда посещал лекции преподавателей университета, оформлял различные бумаги, покупал фрукты. Затем обедал и снова садился за работу, если не было какого-нибудь мероприятия, шел в гости, или кто-то приходил ко мне. Поужинав и прослушав по «Селге» последние известия, в половине десятого ложился спать.

Меня часто спрашивают, чем я питался. На этот вопрос легко ответить. Когда я находился в Шантиникетоне, завтрак состоял из двух маленьких жареных яиц, четырех-пяти небольших кусков обжаренного белого хлеба и чашечки кофе. На обед нам приносили большую тарелку, полную отваренного на воде и остывшего риса, который можно было есть сколько хочешь, два кусочка вкусной, но сильно проперченной рыбы (несколько раз была баранина) в соусе, для ею приготовления, видимо, использовалось растительное масло, небольшую тарелочку с сильно наперченными овощами и еще маленькую тарелочку жидкого горохового пюре. Мои соседи по столу все клали на тарелку руками, хорошо перемешивали и пальцами отправляли в рот. Мноше европейцы, подолгу жившие в Индии, делали то же самое, и с успехом. Я все же пользовался ложкой и везде возил ее с собой, так как в поездах и небольших придорожных харчевнях ложек нет. Во всяком случае, в Бенгалии пальцами берут пищу почти все — начиная с рикш и кончая широко известными поэтами и уважаемыми профессорами, и мне не кажется, что в этой привычке есть что-то нехорошее. Скорее наоборот — мне стало даже казаться, что я единственный валяю дурака и не делаю так, как хотел бы делать еще в детстве.

Находясь вне Шантиникетона, я часто не получал и ту небольшую ежедневную порцию, которой меня угощал повар гостиницы «Пурбо полли» — отец то ли одиннадцати, то ли тринадцати детей (сколько их было на самом деле — никто из служащих не мог точно сказать). Большие и маленькие, они бегали по двору и саду, залезали на гуаву прямо у моего окна и собирали плоды до того, как те успевали созреть, а ночью спали, тесно прижавшись друг к другу, на глиняном полу комнаты рядом с кухней.

Ужин в Шантиникетоне — точное повторение обеда. Моим друзьям, с которыми я вместе жил, не казалось, что пища чересчур однообразна. Посетив многие семьи, я убедился, что даже состоятельные люди к пище и ее вкусовым качествам относятся без излишнего почитания, за исключением, конечно, дней праздников и приема гостей. Может быть, поэтому среди них так мало тучных. Когда я уезжал, на прощальный обед или ужин меня пригласили шесть семей. Измученный жарой, я смог пойти только в три места, и везде угощение было королевским — более десяти очень вкусных, мало наперченных блюд (эти люди были моими друзьями и знали, чего я избегаю) в индийском и европейском вкусе.

Опасаясь, что для моего организма количество перца в столовой гостиницы может оказаться опасным (я был единственным европейцем, который смог выдержать этот рацион питания до конца), я старался несколько разнообразить свое меню и ужин нередко готовил сам: кипятил чай, молоко, варил горох, макароны. Мог купить помидоры, огурцы, лимоны, белый хлеб, мед, масло, сыр, но сметаны, творога, колбасы или копченостей в продаже не было. Но, будучи ленивым по природе, электроплитку не перегружал, и мой ужин обычно состоял из молока или чая с хлебом или печеньем. Молоко мне приносили трое детишек, всегда ждавших от меня сладостей.

Каждый день я покупал фрукты. Делал я это тайком, нес в гостиницу, чтобы служители гостиницы не заметили, как расточительно я живу. Я не шучу. Фрукты в Шантиникетоне очень дороги, их мало выращивают. Представьте: поселок, в котором вместе с учащимися и студентами живет не менее трех-четырех тысяч человек и где всегда бывают посетители, фруктами обеспечивают всего два розничных торговца. Утром на коляске велорикши они откуда-то привозят бананы, апельсины, мандарины, кокосовые орехи, манго или что-нибудь другое в зависимости от сезона, сгружают на площадь в два квадратных метра и полдня торгуют. К вечеру торговцы пополняют свои запасы, но никогда на платформе не видно более десятка бананов и че-четырех-пяти килограммов апельсинов или манго. Иногда пишут, что фрукты в Индии дешевые. Да, но с точки зрения зарплаты советского человека, будь то в Индии или на родине. В 1979 году в Калькутте (а там жизнь дешевле, чем в ряде других крупных городов) в самый сезон килограмм манго стоил не меньше двух рупий. За эти же деньги можно было купить 8—10 средних бананов, 4–5 апельсинов. А две рупии тогда была дневная зарплата многих десятков миллионов трудящихся, нередко являвшихся единственными кормильцами больших семей. Заработок в 5–6 рупий в день для большинства не организованных в профсоюзы сельских и городских тружеников считался хорошим. Рассудите сами: могли ли они покупать фрукты?