Моя жизнь — что это было? - [4]

. Во дворе у нас был сарай с дровами, мне очень нравилось там бывать, там стоял прекрасный запах древесины, и я там мастерила себе самокат. На улице были одни деревянные дома, хотя центр города был недалеко, но именно наши три Екатерининские улицы (Большая, Малая и просто), расположенные за садом ЦСКА, представляли из себя забытое захолустье. Позже при строительстве Олимпийского стадиона и Олимпийского проспекта все было снесено, и эти улицы просто исчезли.

Мы, дети той улицы, были предоставлены сами себе. Я очень много гуляла, особенно нравилась зима (зимы тогда были снежные и морозные): мы залезали на крыши сараев и с них прыгали в сугробы; мы играли в «царь горы», мы катались на коньках с ледяной горки, которую устраивали во дворе родители; мы катались по самОй Екатерининской улице на коньках, благо что машин практически не было. Сначала у меня были коньки, привязывающиеся к валенкам, а в 9 лет мама купила мне настоящие коньки с ботинками, назывались они «английский спорт», это были не «канады» и не «норвежки», но уже и не «снегурки» какие-то, но всё же после валенок на них поначалу мне было трудновато кататься и я стала кататься сначала на одном коньке, и я так лихо каталась на нём, отталкиваясь одной ногой, по нашей Екатерининской, что потом, надев второй конёк, уже не испытывала никаких трудностей с катанием). Ну, а летом — в первые же летние каникулы мама отправила меня в лагерь, и так было каждый год, отправляла или в одну, или в две смены. Я не возражала и не роптала: во-первых, я уже привыкла к нахождению в казённых учреждениях даже летом, а, во-вторых, другого выхода у мамы не было, ей надо было работать, а с дисциплиной на работе в сталинские времена было очень строго. Дач у людей сразу после войны было мало, дети летом ездили в деревни, у кого там были родственники. У нас же деревни не было — её сожгли немцы.

На своей парфюмерной фабрике мама познакомилась с одним грузином, приехавшим из Тбилиси на какую-то продолжительную стажировку, и у мамы с ним был роман в течение почти двух лет, что он находился в Москве. Мне дядя Валико очень нравился, он иногда приходил к нам в гости, точнее — уж какие гости в 7-метровой комнатушке, — заходил за нами, чтобы поехать куда-то гулять. Мама, очевидно, его очень любила, потому что, когда он уехал в свой Тбилиси, и она услышала, что он, кажется, вернулся к жене, она так переживала, что у неё началась гипертония. (Он что-то писал ей, но она не отвечала). А вообще, когда я была ещё маленькая, я помню разных маминых поклонников, она же была очень интересной женщиной, но к одним она не была благосклонна, а у других не было своего жилья — вопрос жилья стоял очень остро! И мама оставалась одна.

Весной 1952 года маме после долгих хлопот и совсем непросто удалось добиться улучшения жилищных условий — нам предоставили комнату 10м2 в коммунальной квартире с удобствами на Сретенке, точнее в одном из её переулков с интересным названием Последний. В квартире был газ, уборная, ванная и даже телефон! Ещё было две семьи соседей. С одной из них мама время от времени ссорилась, потому что семья была нахальной, меня эти разборки удручали, я понимала, что мама права, что они наглеют, но мне всё равно это было неприятно. Я видела, что мама стала очень нервной, что она плохо спала. Мама устроилась на работу в химическую аналитическую лабораторию в соседний Сухаревский переулок, опять, чтобы быть поближе к дому, ко мне.

В конце третьего класса, после переезда я пошла в другую школу, No 255. Правда там уже с третьего класса изучали немецкий язык, но со мной позанималась учительница, и к концу года я нагнала программу. Учить иностранный язык мне очень нравилось, и я давно мечтала об уроках иностранного языка, правда, я мечтала учить французский, но в большинстве московских школ был немецкий.

5 марта 1953 умер Сталин. Мы с мамой обе горько плакали, а бабушка (она как раз ночевала у нас) почему-то не плакала. Стояли морозы, но мама решила пойти со мной в Колонный Зал на прощание с вождём, это был последний день прощания, и мы уже знали, что очень много людей погибли в давке в очереди, но в последний день всё было организовано лучше, везде стояли кордоны и оцепления. Мы, конечно, не встали в многочасовую очередь, а моя находчивая мама преодолевала со мной кордоны, каждый раз долго, иногда очень долго упрашивая милицейского офицера пропустить нас, и так мы смогли пройти не меньше десяти кордонов и наконец, встали в ближайший поток уже около Колонного зала и смогли проститься с нашим тогда любимым товарищем Сталиным.

Поначалу я училась также на отлично, но в пятом классе стали появляться четвёрки, портилось моё поведение, я время от времени проявляла свой, как называли, гонор. Надо сказать, что учителей в этой школе я не особенно любила и её директора тоже. В шестом классе в школу и в наш класс пришли мальчики — произошло «слияние» мужских и женских школ, и поначалу всё это было очень любопытно. Не знаю, как другие девочки, а я мысленно выбирала себе, кто бы мог мне понравиться, и мне сразу нравились три мальчика, каждый по-своему. Но один мальчик мне всё же нравился больше, и я чувствовала, что, кажется, и я ему нравлюсь. Его звали Олег Кормилицын, жил он также в Последнем переулке, только в конце его. Учился он неважно, но он был очень подвижный, юркий и безобидный, никогда не обижал девочек; внешне небольшого росточка, но очень крепкий. Как-то уже в 7 классе, я написала ему записку: «Алик, давай дружить». И с замиранием сердца ждала ответа. Он прислал мне ответ: «Давай». Я была на седьмом небе, но, по правде, сама не знала, как это — дружить? Ну, наверно, вместе идти из школы домой, может быть, вместе иногда делать уроки… И в тот день, помню, у нас был урок физкультуры — лыжи в парке Останкино; после катания на лыжах мы с Аликом пошли вместе на трамвайную остановку, по пути зашли в булочную и купили четвертушку чёрного хлеба. Мы ломали и ели тот пахучий свежий хлеб, и я помню ощущение счастья — от того, что мы идём с ним вдвоём, едим этот хлеб и нам так хорошо! И ещё подумалось мне тогда: ведь нам же только по тринадцать лет, и как же ещё долго ждать, пока будет хотя бы шестнадцать, чтобы можно было взять друг друга под ручку и, может, даже поцеловаться. И ещё: если мне так хорошо от того только, что я иду с ним рядом, то какое же чувство я бы тогда, через несколько лет испытала от объятий и поцелуев?..