Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика - [162]

а также слова, весьма вероятные в описываемой ситуации, точно ей соответствующие: «Она в ту пору только-только осваивала (как сама любила выражаться) “спицетерапию”, не рассчитала – и свитер получился слишком длинный, бесформенный» (ГЦ); «– Я, знаете ли, убеждённый трёхрюмочник! Это принцип» (ГЦ); в том числе созданные по продуктивным моделям: «Юный вредитель с лукошком долго и безуспешно искал по обезгрибевшему лесу хоть какую-нибудь дохлую сыроежку» (ГЦ) (ср.: обезлюдевший, обезлесевший); «Подшляпье (гриба – Н. Я.) (…) напоминало нежный светло-жёлтый бархат» (ГЦ) (срав: подножье); «Ну, знаете, какая-то дориангреевщина! – возразил Жарынин» (ГТ).

Итак, Ю. Поляков широко пользуется средствами традиционного словообразования – преувеличительными и уменьшительными аффиксами (главным образом суффиксами), морфемами, передающими разнообразные смысловые и грамматические оттенки, применяет игру слов (каламбурную деривацию), создаёт сложные эпитеты.

Своеобразная лексика Ю. Полякова

Нестандартные способы словообразования выделены в работах Р. Ю. Намитоковой (1986), И. С. Улуханова (1996), В. П. Изотова (1998) и др. Субституция, называемая ещё «замени-тельным словообразованием» [Журавлёв 1982], реаффиксаци-

ей [Моисеев 1987], считается одним из неузуальных способов словообразования. Субституция состоит в том, что новое слово возникает путём замены морфемы или неморфемного сегмента другой морфемой или сегментом. Другая точка зрения представлена в работах В. Н. Немченко, Д. Гугунавы и др. Они считают, что «так называемая заменительная аффиксация должна рассматриваться как обычная аффиксация (префиксация и суффиксация) на базе неполных, усечённых основ» [Немченко 1984: 259]. Исходя из традиционного определения, можно выделить несколько видов субституции: морфемно-морфемную, морфемно-сегментную, сегментно-сегментную [Изотов 1998: 64]. У Ю. Полякова представлена радиксальная (корневая) субституция, являющаяся разновидностью морфемно-морфемной, заключающаяся в замене корня другим корнем. Причём такая замена чаще происходит между компонентами сложного слова. При этом бывает трудно найти слово, от которого образовалась новация автора. Это скорее схемы, чем конкретные слова: «Блистательный щит иронии! Мы закрывались им, когда на нас обрушивались грязепады выспреннего вранья, и, может быть, поэтому не окаменели» (П) – по аналогии со словами «водопад», «камнепад» и т. п. (у А. А. Вознесенского был окказионализм «яблокопад»).

Впрочем, бывает и наоборот: первообразное слово чувствуется очень хорошо, эффект новации основывается именно на этом. Мы имеем в виду каламбурную субституцию – например, на основе парономазии: «Плюс электоратофикация всей страны» (П) и далее: «Чем отличается электоратофикация от электрификации, надеюсь, объяснять не надо» (П); «Большевики, которых сейчас принято изображать шизоидами, свихнувшимися на марксистско-ленинской идиотологии, были на самом деле совсем не глупы»; «А ещё люди в погонах должны воевать в Чечне с сепаратистами, порождёнными не где-нибудь, а тогдашними кремлёвскими геопаралитиками» (П)»; «Тут, слава богу, действительно какой-то «шиношантаж» есть» (ГТ), то есть шиномонтаж («слава богу», потому что хоть плохой, но есть).

Возможен и более сложный способ дерив ации: формально один корень заменяется другим, но очень часто и втор ой корень изменяет своё значение, как в следующем примере: «Евгения Петровна, ну какие мы одноклассники? Одноклассники – это люди одного класса. Богатые… Бедные… Нищие… А мы здесь все давно уже разноклассники!» (Одноклассники). В этом контексте актуализируются разные значения полисемантичного слова «класс».

Приведём и другие примеры оригинальных новаций Ю. Полякова, которые вызывают трудности при их квалификации: «Есть беженцы – жертвы суверенитетомании» (П); «Лампасофобия и погонобоязнь» (П). На первый взгляд, это сложение основ, однако возможна и субституция, которая важна тем, что вызывает ассоциации со словами определённого типа. Например, если слово «сувере нитетомания» образовано в результате сложения, это просто стремление к суверенитету, хотя и очень сильное, но если это субституция – по модели «наркомания», «клептомания» – это уже болезнь, причём психическая. Мы полагаем, что Ю. Поляков ближе ко второму варианту. То же относится и к двум другим словам, особенно к «лампасофобии» (ср.: «демофобия», «русофобия»), которая воспринимается как патология.

По типу словообразования весьма сходны дериваты в следующих фрагментах одного и того же текста: «По этой причине аванс был и оставался единственной разновидностью финансового общения книгопёков с авторами»; «– Однажды, на износе Советской власти, как сказал бы наш великий гулагописец, я полетел на кинофестиваль в Ташкент»; «А кроем пиджака, похожего на френч, и манерами второй зам явно старался походить н а Солженицына. Это сходство с великим гулаговедом было продумано до мелочей и тщательно соблюдалось» (ГТ). Слово «книгопёк» может быть результатом сложения основ. Два других слова, скорее всего, появились вследствие субституции: «гулагописец» – по аналогии со словами «летописец», «баснописец», «борзописец»; «гулаговед» ассоциируется с множеством слов, в том числе и с «лениноведом» (советские конъюнктурщики делали карьеру на ленинизме, а Солженицын сделал себе имя на антикоммунизме).