Моя сумасшедшая - [26]

И все-таки Мальчик не был алкогольной галлюцинацией, тут я могу поклясться. За эти годы некоторые из видений, относящихся к самому близкому будущему, я сумел проверить и получить подтверждения. Поэтому у меня нет оснований сомневаться и в остальном.

Визиты этого странного, во многом не похожего на нас существа всегда были неожиданны и заставали меня врасплох. Выглядел он почти всегда одинаково — лет семнадцати-восемнадцати, весь в черном, с матово смуглым удлиненным лицом, птичьим профилем и волосами цвета воронова пера. Часто на нем была надета фуфайка с капюшоном, закрывающим голову и часть лица, со множеством карманов. Слева, над клапаном кармана, — вышитая эмблема в виде многопалого листа какого-то смутно знакомого растения, которое я так и не распознал. Хотя вряд ли растение имело отношение к нашим беседам.

Поначалу он возникал из сумрака, цветом напоминавшего кофейную гущу. Это бывает, если крепко зажмуриться после яркого света. В таком сумраке обычно плавают зеленоватые пятна неопределенной формы, светящиеся нити, косые квадраты — дальний отсвет оконных проемов, а я вместо бесформенной чепухи ни с того ни с сего увидел совершенно незнакомое лицо с выражением насмешки и отчужденного превосходства. Потом это выражение ушло, сменившись любопытством. Взгляд стал пристальным, жестким, слишком взрослым и понимающим. Будто он давно знал меня — со всеми потрохами.

Случилось это в подвальном ресторанчике Дома Блакитного в присутствии Сильвестра и администратора Дерлина, который заглянул, чтобы поздороваться с нами и тут же умчался по делам. Официант, подошедший, чтобы забрать карту меню с нашего столика, не в счет.

Затем лицо уменьшилось, будто камера, предъявившая мне его, отъехала, но по-прежнему осталось реальным, буквально физически ощутимым. Я увидел Мальчика таким, каким видел много раз потом, однако фоном для него все еще оставался сумрак, приобретший теперь некую теплую глубину. Позднее, не в этот раз, картинка и фон менялись, и мне удалось разглядеть многое из того, что его окружало, однако сейчас я заметил только небольшой предмет, который мое видение вертело в руках. От предмета исходил голубоватый свет, очерчивая рефлексом скулу Мальчика. В ухе у него болталось что-то вроде крупной серьги из черного пластика, похожего на эбонит.

— Это куда я попал? — спросил он.

Потом подождал и спросил снова:

— В чем дело? Вы чего молчите?

Я удивился, услышав вопрос, но назвался — не вслух, разумеется, иначе Сильвестр, убеждавший меня, что необходимо остановиться и некоторое время не пить, хотя сам был уже слегка навеселе, счел бы меня спятившим окончательно. К моим словам примешивалось какое-то дальнее эхо, будто под сводом черепа образовалась обширная гулкая пустота. Между прочим, точно так же прозвучал и голос Мальчика, когда он подозрительно поинтересовался:

— Это что, прикол?

— В каком смысле? — с недоумением спросил я.

— В самом обычном. Вы меня разыгрываете?

— С чего бы? — Я пожал плечами, поймав при этом подозрительный взгляд Сильвестра. — Разве ты меня знаешь?

— Допустим, — сказал Мальчик. — А теперь еще и вижу. Действительно, на прикол не похоже. Интересно, как это у нас с вами получается?

— Мне тоже. Значит, ты меня видишь? И… и все остальное?

— Да. Более или менее.

— И как тебе?

— Еще не знаю. Не въехал. Похоже на короткометражки фон Триера. Сплошная мизантропия.

— Кто такой фон Триер? Немец?

— Ах, да, извините. Ну это потом, гораздо позже. Вы все равно не доживете. Киношник, датчанин… сложно объяснить. У нас теперь все иначе, другие фишки. Так вы и в самом деле тот самый Хорунжий?

— Фишки?

— Ну. У него там такая себе фирменная безнадега. Игры с живыми людьми, и прочее в том же духе. Примерно как у вас, но он тоже не въезжает. Это ведь совсем не важно.

— А что важно?

— Главное, — он на мгновение оторвал от уха странный предмет и взглянул в крохотное оконце на нем — именно оттуда сочился потусторонний свет, — в том, чтобы относиться к своей персональной реальности так, будто создаешь мир самостоятельно. Но нельзя, чтобы кто-нибудь это заметил. Тогда все.

— Все?

— Да. Тогда ты лопухнулся. То есть проиграл.

— Послушай, — сказал я, — что-то я не понимаю. Откуда ты знаешь, что я не…

— Нет, — мгновенно возразил он. — Не надо. Сейчас это вам ни к чему. Лучше что-нибудь другое. Например, про Святые ворота, хотя к вашей персональной реальности это и не относится. Кто-то же должен знать.

— Святые ворота? Где это?

— Неправильно. Вы должны спросить как спросить. Потому что сам я ответить не сумею.

— Я не понимаю, — последние слова я, помимо воли, произнес вслух.

Официант принес потный графинчик, и Сильвестр тут же потянулся к нему, не дожидаясь, пока подадут закуски.

— Чего тут не понять? — ухмыльнулся мой приятель, наполняя рюмки. — Две, не больше, потом супчику погорячее, — все как рукой снимет. И не убивайся ты так, Георгиевич. Есть Бог — подавятся, псы, кол им в пасть.

Я кивнул, продолжая одновременно видеть и Мальчика, и гладко выбритое, по-мужски красивое лицо Сильвестра, капризный излом пухлых губ этого баловня женщин, густую волну светло-русых волос с первой сединой и озабоченные глаза, дальше — пятна на салфетке, переброшенной через локоть прихрамывающего официанта, его косо стоптанные, в трещинах, башмаки, и весь ресторанный зал с низковатыми, недавно выбеленными потолками. В дальнем углу загульная компания во главе с заезжим киевлянином Нео Базлсом второй день пропивала аванс за сценарий для кинофабрики. И все они существовали в одном измерении.