Моя мужская правда - [8]

Семнадцатилетняя Шерон была дочерью Эла Щацки, «короля зипперов». «Принцесса застежек-молний» не так давно переехала с родителями в Кантри-Клаб-Хилс — район на окраине Камдена, безлиственный и плоский, как пустоши Дакоты. Однако престижный, застроенный домами в стиле ранчо, в одном из которых жили сами Цукерманы. Натан впервые увидел ее в июле, недели за четыре до окончания колледжа и призыва в армию. Еще раньше мать описала ему новую соседку — «прелестную юную особу», а отец заметил, что Шерон «очень и очень мила». Действительность превзошла ожидания. В тот вечер Натану явилась ни дать ни взять амазонка — зеленоглазая, рыжая, короткие шорты в облипочку. Фигурка что надо. Стоит в дверях, жмется к маме и папе — Элу и Минне. Родители, и те и эти, в паузах светской беседы общались с ней, как с невинным младенцем, словно стараясь указать выпускнику Басса на неуместность слишком пристального осмотра вполне зрелых бедер и круглой попки. Форма одежды, наоборот, разглядыванию способствовала. Миссис Щацки как раз в этот день ездила с Шерон в Филадельфию — обновить девичий гардероб перед поступлением в колледж. «Мама, ну пожалуйста», — вспыхнула дочка, когда мать принялась расписывать, как на той сидят обновки: «прелестно». Эл добавил (с гордостью), что у мисс Щацки теперь больше пар обуви, чем у него — трусов. «Папа!» — в отчаянии зажмурилась она. Ресницы длинные, густые. Старший Цукерман сказал: если у Шерон есть вопросы о порядках в колледже, Натан ей все расскажет; он, кстати, редактирует в Бассе ученическую газету. Имелся в виду литературный журнал, совсем иное дело, но Натан потихоньку привык к путанице, царящей в голове отца на предмет сыновних достижений и успехов. В последнее время юный Цукерман стал вообще намного терпимее к родительской речевой небрежности и интеллектуальной узости. Еще год назад он приходил в настоящее бешенство оттого, что мать не знала и знать не хотела о существовании метонимии (или в каком веке жил Драйден[27]), а теперь его это, в общем-то, не волновало. Он бросил попытки растолковать отцу суть соотношений между предикатом и субъектом в силлогизме; и впрямь, что сапожнику до положения среднего термина в посылках? Разумеется, это было проявлением великодушия к родителям, которым поверхностность знаний и нетренированность мышления нисколько не мешали его любить (по-своему). А еще, если уж говорить правду, за последние четыре года он стал в большей степени студентом мисс Бенсон, чем сыном Цукерманов. Одним словом, в тот вечер внешне он был сама доброжелательность, хотя кое от чего Натана коробило. Он ответил на вопросы родителей Шерон о «жизни в колледже» без тени сарказма или снобизма (по крайней мере, так ему казалось) и пытался (безуспешно) не пялиться на отчетливо обрисованную тугим вязаным джемпером грудь их дочери. А соблазнительная попка под тонкой талией, плавное движение бедер туда-сюда при каждом шаге, исполненном кошачьей грации, по мягкому ковру!.. Ну какое, в конце-то концов, дело интеллектуалу-выпускнику (английский язык и литература), буквально на днях пившему чай у самой Керолайн Бенсон (сухие крекеры с кунжутом), до малолетней избалованной представительницы среднего класса, дочери короля зипперов?

Когда он окончил курсы военной полиции (как и в Бассе — третьим в списке по успеваемости), Шерон уже училась в колледже Джулиан-Юниор около Провинса. Ежевечерне она отсылала ему письма на листках розового цвета с монограммой и зубчиками по краям — набор этой изящной бумаги по-соседски подарила «прелестной молодой особе» Цукерман-мама перед отъездом мисс Щацки на учебу. Воодушевляющие письма: «мой самый-самый дорогой во время игры в теннис в гимнастическом зале я думаю только о том как встав на четвереньки приближаюсь к твоему члену а потом прижимаюсь к нему лицом мне нравится когда твой член на моем лице когда я чувствую его щекой губами языком носом глазами ушами когда твой великолепный член целиком в моих волосах…» И так далее. Его наука не прошла впустую. В комнате общежития неподалеку от Провинса одинокая молодая студентка повторяла слова, которыми он научил ее подогревать любовную игру; теперь они силой обстоятельств перешли в телефонные разговоры и письма: «всякий раз когда мяч перелетает через сетку мне кажется что не мяч приближается ко мне а твой великолепный член…» Это уж, признаемся, чуточку чересчур. Шерон оказалась в целом способной ученицей, но, как нередко случается с начинающими, допускала кое-какие стилистические промахи, особенно в эпистолярном жанре, требующем от нее, видимо, слишком больших творческих усилий. Чуткого к слову Цукермана (школа мисс Бенсон как-никак) особенно смущали никуда не годные сравнения. Мяч, как член… Это не возбуждает. Неточно и излишне скабрезно, что ли. Отсылает скорее к изготовленным на ротаторе порнушкам для вахтенных, которые Шерман привозил со своей базы, чем к мистеру Лоуренсу[28]. А «мой вход» и «твой член» с устойчивыми эпитетами «жаркий» и «великолепный»?! Не слишком ли манерно? Не сентиментально ли отчасти? Впрочем, простительно: он и сам в колледже злоупотреблял прилагательным «человеческий», на что мисс Бенсон не уставала указывать. Но чем вызвано (продолжал размышлять Цукерман) абсолютное отсутствие запятых, точек и заглавных букв, полнейшее пренебрежение к синтаксису в письмах, полных самых рискованных слов и выражений? То ли это подсознательный протест против всяких правил и законов вообще, то ли отказ от каких-либо ограничений и условностей в одной только сексуальной области жизни, то ли самый простой способ имитировать на бумаге неудержимый поток любвеобильного сознания? Тут было о чем подумать читателю и почитателю «Миссис Деллоуэй»