Моя доисторическая семья. Генетический детектив - [100]

В старых судебных протоколах Клас Самуэльссон отыскал сведения о нашем предке Монсе Монссоне. Монс Монссон родился где-то в середине XVII века. Поначалу был коронным крестьянином, то есть арендовал хутор у короля. В XVIII веке потомки Монссона выкупили хутор и землю.

Произведя подсчеты, я прихожу к выводу, что младший участник нашей группы – сын моего брата – представляет собой одиннадцатое поколение по прямой нисходящей линии, начало которой положил Монс Монссон.

Во времена Монса Монссона дом и постройки, конечно, скорее были серыми, чем красными, а крыша крыта не черепицей, а торфом или камышом. В остальном все выглядело почти так же, как сейчас. На лугах, спускавшихся к озеру, весной цвели яблони. С давних пор районы к югу от Оснена славятся луговыми яблонями. Некоторые производители даже получили грант от Евросоюза, чтобы и дальше выращивать яблоки этим старинным способом. С экономической точки зрения, конечно, яблоки – не слишком выгодная культура. Но здешние луга отличаются редким многообразием видов растений: море цветов, есть даже орхидеи. Природно-историческая ценность этого уникального места, кажется, выше экономической.

К сожалению, у потомков Монса Монссона жизнь сложилась не слишком радужно. Его внуку Перу Юханссону пришлось перебраться на хутор, расположенный в нескольких километрах к северу. Ни природных красот, ни водоема рядом нет. Во дворе грязно, собаки злобно лают на нас, гостей. Нас уже предупредили, что у нынешних хозяев хутора уголовное прошлое. Дела пошли наперекосяк еще у сына Пера Юханссона, жившего здесь в конце XVIII века. Возможно, виной всему был алкоголь. Священник, в обязанности которого было следить за моральным состоянием прихожан, записал однажды после посещения хутора, что означенный Юхан Перссон «забыл долг христианина». В архивах содержится упоминание о заключении его в Карлсхамнскую крепость. Юхану и его семье пришлось покинуть дом и долгое время скитаться по разным хуторам. Сын Юхана Нильс закончил свои дни в приюте для бедных в Тэвельсосе, ему было тогда 59 лет. Но именно этот Нильс стал отцом Петера Нильссона – железнодорожного рабочего, который с помощью тестя купил хутор в Веккельсонге, где родился мой дедушка Эрик Бойс.

Ни я, ни мои родственники понятия не имели о взлетах и падениях наших предков. Слегка ошарашенные, мы садимся во дворике краеведческого клуба Урсхульта, чтобы осмыслить услышанное. Наши предки жили в состоянии турбулентности, их швыряло то вверх, то вниз. Но географические координаты рода не менялись. Да, отклонения были, но не больше чем на несколько десятков километров – во всяком случае, в период с 1640-х годов, когда в Урсхульте родился Монс Монсон, и до рождения моего отца Гёрана в Тингсрюде в 1931 году.

А когда я консультируюсь с генеалогом Петером Шёлундом, который выстроил родословное древо для «Рагнара», выясняется, что наши предки по отцовской линии жили практически на одном месте последние 4000 лет.

Родословная людей с гаплогруппой R1a-Z284 имеет несколько ветвей, из которых три проступают очень отчетливо. Одна рано отклонилась от шведского западного берега в направлении Норвегии. К этой ветви относятся мужчины, которые стали викингами и плавали вдоль Атлантического побережья. Вторая ветвь протянулась в среднюю Швецию к озеру Меларен. А третья направилась на юг Швеции. Многие отпрыски этой ветви тысячелетиями жили на юге Смоландской возвышенности.

Даже опытному ДНК-генеалогу Петера Шёлунду это кажется странным, учитывая, сколько раз в ходе истории люди перебирались с места на место.

Но мне вспоминается семейная встреча в Веккельсонге, на которую я попала, когда дедушка с бабушкой, родители отца, были еще живы. Там были все дедушкины братья и сестры. И я обратила внимание, что дедушка из всей этой большой семьи был единственным, кто покинул окрестности озера Оснен. В поисках приключений он добрался до соседнего города Кальмар. А поколение спустя его дети пересекли границу провинции Смоланд и уехали в университетские города – Лунд, Стокгольм и Упсалу, учиться. А потом остались жить в Лунде, Гётеборге и Кристианстаде соответственно.

Большинство моих родственников по этой линии остались там, где родились. В этом нет ничего необычного. Иная картинка получается для родственников со стороны бабушки, матери отца.

* * *

Выше я рассказывала, как первые европейские крестьяне покинули Сирию, через Грецию пошли на Балканы и дальше – в Центральную и Северную Европу. Я показала, как расселение людей с теми же мутациями митохондриальной ДНК, что и у моей бабушки с отцовской стороны, наглядно отражает их миграционные пути.

Мне было очень приятно, когда данные о ДНК нескольких земледельцев каменного века, живших в Вестергётланде, опубликовали в журнале Science; взгляды всего мира обратились на этих древних крестьян. Останки обнаружили всего в нескольких десятках километров от Фальчёпинга, где в XVIII веке жила прародительница моей бабушки с отцовской стороны. У меня было чувство, будто ученые подвергли ДНК-анализу членов моей собственной семьи.

Во времена моих детства и юности папина мама – бабушка Хильда – казалась мне особенной. Судя по внешности, она вполне могла принадлежать к первым земледельцам Европы. Темные волосы, карие глаза и тонкие черты лица делали ее поразительно красивой. Еще бабушка хорошо пела и гордилась тем, как в детстве солировала в церковном хоре. Ее отец служил кантором в церкви Эябю, возле Векшё. Он был строгим, имел много детей и скудный доход. Однажды мимо проезжала богатая пара из Стокгольма; пара спросила, нельзя ли им забрать с собой эту миленькую девочку – в обмен на денежное вспомоществование. Кантор пришел в ярость; да, он беден, но он не собирается торговать своими детьми. Я так и не знаю, радовалась ли бабушка тому, что осталась дома, со своим строгим отцом-кантором, или втайне мечтала о другой жизни в состоятельной стокгольмской семье.