Мой волшебный фонарь - [42]
Бедняга, когда отвечает урок у доски, чуть что — краснеет до ушей. А девчонкам только этого и надо. Уставятся все, как одна, на его уши — они у Генека действительно огромные, словно лопухи, и торчат в разные стороны — хихикают, перешептываются, а сами глаз с него не сводят. Нарочно, чтоб он совсем сгорел от стыда. И некоторые мальчишки берут с них пример. Конечно, Генеку становится не по себе, он начинает заикаться, а иной раз вообще слова выдавить не может. А девчонки рады-радешеньки! Генек же получает очередною пару!
Вспомнишь про такое и волей-неволей подумаешь, что все бабы — тьфу, пакость! Ведь в нашем классе полно девчонок, которые у доски точно так же теряются и краснеют, и слова у них так же застревают в глотке и на анатомии, и на физике. Но я готов поклясться, что ни одному мальчишке не придет в голову гнусная мысль подлить масла в огонь, потому что, в конце концов, это примерно то же самое, что бить лежачего.
И знаешь, что я заметил? Что Генек паясничает и выдрючивается только, когда поблизости нет девчонок или когда они не обращают на него внимания. Но стоит одной поглядеть в его сторону, как он сразу скисает: человека точно подменили — не парень, а тюфяк тюфяком. Я думаю, ему бы хотелось, чтобы какая-нибудь девчонка отнеслась к нему по-людски, потому что, какие они ни есть, а всякому приятно, если с ним вдруг поговорят нормально. Даже такой чудила, как Генек, подымет кверху лапки, если его почешут за ушком, хоть уши у него и растут перпендикулярно к голове.
Конечно, Генек — малый с приветом, и не каждому его выходки по душе, это я понимаю. Но есть у него одна особенность, как мне кажется, очень важная. Вроде бы ни к чему вспоминать старую историю, но раз уж я о нем столько всякого наговорил, некрасиво было бы опустить занавес в ту минуту, когда в герое происходит перелом, верно? Итак, представление продолжается.
Но сначала небольшое отступление. Нашему классу поручили следить за порядком возле одной мемориальной доски[11] на площади, недалеко от школы. Честно говоря, мы оказались не на высоте. Поначалу все дружно взялись за дело, регулярно бывали на площади, приносили цветы, следили за вечным огнем. Все шло как по маслу, покуда у ребят хватало свободного времени. Но постепенно у всех стали появляться другие заботы… И вот сейчас наступил момент, когда нужно прервать рассказ и спять шляпу перед Генеком. В конце концов получилось так, что он один стал работать за всех. А однажды он не мог туда пойти. Ну никак не мог. В тот день на переменке он поймал Ромека Мечковского и говорит ему, как человеку:
— Послушай, Ромек, сходи-ка на площадь, нужно воду цветам поменять, а меня мамаша тащит к «мяснику», ей мой аппендикс покоя не дает.
На это Ромек небрежно так, сквозь зубы, кидает, точно Крулик предложил ему выпить стакан газировки:
— Неохота мне.
— Что значит «неохота»? — спросил Генек, и его даже затрясло.
— Это значит, что в такую жару мне лень туда тащиться, — популярно объяснил Мечковский. — Неохота, и точка.
Тогда Генек сказал очень спокойно, как будто речь шла о самых обычных вещах:
— А ты думаешь, им хотелось умирать на этом тротуаре? Хотелось? Ни о чем другом они не мечтали, да? В очередь становились и спорили, кто первый!
Мечковский только рот разинул от изумления. В результате он пошел и сменил в вазе с цветами воду. И с тех пор я ни разу не видел, чтобы он смеялся над Генеком.
Но у этой истории есть продолжение. С Генеком произошел еще один случай, похлеще. Я до сих пор не могу понять, почему все помнят каждую его дурацкую выходку, а про этот случай давно забыли. Но я не забыл, может, потому, что сам все видел собственными глазами. Был праздник. И Генек стоял возле памятной плиты в почетном карауле. С одной стороны он, с другой Зебжидовский. А я в это время как раз переходил площадь — мама послала меня в булочную за хлебом. И вдруг полил дождь. Сразу стало холодно и темно. Ветер гнал по улице обрывки мокрых флажков. Зебжидовский повертел туда-сюда головой, поглядел по сторонам да как рванет в ближайшую подворотню. А Генек продолжал стоять. Рубашка у него потемнела от воды, струйки бежали по лицу, но он и не дрогнул. Стоял по стойке «смирно», и уши у него пылали, как мокрые гвоздики, которые лежали рядом с ним на тротуаре. Он даже не поморщился, даже пальцем не шевельнул! Не знаю, может быть, ему вспомнился другой, свинцовый дождь, который в этом месте повалил людей на землю…
