Мой прадедушка, герои и я - [4]

Двое рыбаков отважились броситься в воду; но не успели они приблизиться к человеку, борющемуся с волнами, как огромный вал вновь подхватил его и повлек в море. Новая волна опять потащила его за собой к берегу, и на этот раз рыбакам удалось его схватить, прежде чем отхлынувший вал затянул его в свой водоворот. Это оказалась леди Вайолет.

Шестерых рыбаков, отправившихся ее спасать, напрасно ждали до самого утра. Только через несколько дней в разных местах побережья вынесло волной их трупы.

Неделю спустя всех шестерых хоронили на маленьком кладбище острова. Леди Вайолет от имени своего брата-наместника, находившегося в это время в Лондоне, произнесла надгробную речь.

— Вы вышли в море из-за меня, — обратилась она к лежащим в могиле. — Я, играя своей жизнью, не подумала о том, что подвергаю смертельной опасности и вас. Поздно просить прощения. А вам, живые, я скажу, — обернулась она к плачущей толпе, — что это было не геройство, а безумие — выходить в море. В такую бурю, на такой лодке никто не мог бы вернуться назад. Только один из вас — маленький Ян Янсен нашел в себе мужество воспротивиться этому безумию. Он знал обе лодки. Он знал и гребцов. Он считал, что у меня больше шансов на спасение, чем у шестерых спасателей. Шесть жизней за одну — слишком дорогая плата. Он был прав: храбрость должна быть не слепой, а разумной. Давайте же никогда не забывать об этом!

Пока прадедушка рассказывал, на чердаке стало темно. Теперь я повернул выключатель, и мы оба зажмурились от яркого света.

— Ну, — спросил Старый, — а ты как думаешь насчет Яна Янсена, Малый?

— Я думаю, прадедушка, что шестеро рыбаков в спасательной лодке все равно были героями. Они сами понимали, на какую опасность идут. И все-таки вышли в море, чтобы спасти человека.

— Может быть, Малый, они понимали это не так хорошо, как Ян Янсен. Если бы они знали наверняка, что у них нет ни малейшей возможности спастись, и все же вышли в море, я назвал бы это отчаянным безрассудством. А безрассудство — это еще не героизм.

Я хотел было что-то ему возразить, но в это время послышались шаги на чердачной лестнице. Прадедушка тоже повернул голову и прислушался. А потом сказал:

— Запихни-ка поскорее обои под диван, Малый! И отопри потихоньку дверь. Да, и спусти гардины!

Как мне удалось исполнить сразу все его указания, я и сам не знаю. И все же мне это удалось. Когда Верховная бабушка переступила порог чулана, мы встретили ее невинными улыбками. Гардины красовались на окне, рулона словно и не бывало.

Верховная бабушка принесла нам наверх ужин — бутерброды с колбасой и сыром, редиску и чай.

— Хватит вам сочинительствовать, — сказала она и оглянулась, словно ища чего-то.

— У вас что же, и бумаги нет? — недоверчиво спросила она. — Может, вы опять пишете на досках, как тогда, четыре года назад?

— Мы пишем в воздухе, Маргарита, — улыбнулся прадедушка. — Рассказываем друг другу всякие истории. А если нам понадобится их записать, уж что-нибудь нам да подвернется.

Верховная бабушка хотела, видно, ответить что-то очень колкое, но тут вдруг заметила, что я сижу сразу на всех подушках.

— Пять женщин проветривали эти подушки, выбивали и клали как можно красивее! — сказала она. — А вы за пять минут что из них сделали?

— Лежбище поэтов! — рассмеялся прадедушка. — А что, разве не красиво? Не удобно?

— У меня другие представления о красоте и удобстве, — возразила Верховная бабушка, язвительно поджав губы. Вслед за этим она удалилась вместе с карманным фонариком, без которого теперь, когда стемнело, нечего было и думать к нам соваться — на чердаке не было лампочки.

За ужином мы с прадедушкой продолжали говорить про Яна Янсена. Я согласился, что маленький Ян, трусливый от природы, на одно мгновение проявил мужество почти героическое: не побоявшись презрения целого острова, удерживал рыбаков от бессмысленной гибели.

— Чтобы одержать победу над собой, всегда требуется большое мужество, — сказал прадедушка. — Вот это-то мне и нравится в греческом герое и полубоге Геракле[3]. Он, правда, чересчур любил похвастать своей силой и многие подвиги совершил просто из послушания Зевсу[4], но ведь это он избавил людей от стольких страшных бедствий — от Немейского льва, который опустошал все окрестности, от Лернейской гидры, уничтожавшей целые стада, от Стимфалийских птиц, нападавших на людей и животных и разрывавших их медными клювами…

— А Зевс что, давал ему такое задание — совершить подвиг, да, прадедушка?

— Нет, хуже, Малый. Он приказал ему служить боязливому и слабому царю Еврисфею[5]. И этот жалкий трус придумывал для Геракла опаснейшие поручения, иной раз совершенно бессмысленные.

— И Геракл их всегда выполнял?

— Да, Малый, всегда! Я даже когда-то описал все его подвиги в шуточных стихах. Кое-что я, правда, шутки ради в них изменил, но в основном держался легенды. А тетрадка эта хранится здесь на чердаке в сундуке, слева за дверью. Достань-ка ее, пожалуйста. Она в черной клеенчатой обложке. Только не забудь захватить фонарик.

Я не забыл захватить фонарик, нашел тетрадь, принес Старому, и он тут же начал ее перелистывать.