Пришлось заняться поселком. Здесь был избран поселковый Совет.
Жизнь, короче говоря, входила в свои берега, как Черная речка после бурного половодья. Уже исчезли на центральной усадьбе палатки и землянки. Семейные жили в своих домах или отдельных комнатах, молодежь расселилась в общежитиях, где всегда было шумно и весело.
Пшеницу посеяли очень быстро, хорошо заделали семена и начали ждать дождей. И они пролили как раз тогда, когда были особенно нужны.
К концу мая бархатистая, ровная, дружная и кучная зелень раскинулась из края в край, колеблемая ласковым ветерком. Потом, опять вовремя, прошли еще дожди, и всем стало ясно: никакая засуха не отнимет у целинников урожай.
Новоселы надоедали Матвею Ивановичу, расспрашивая его, сколько хлеба, по его подсчетам, даст совхоз. Хижняков не любил загадывать наперед.
«Цыплят по осени считают!» — отшучивался он.
Марьям тоже хранила молчание, сколько бы к ней ни приставали, а Мишу Беляновича однажды просто выгнала. Уж так он надоел ей расспросами о будущем урожае!
— Посмотри на обязательства, которые мы приняли! — холодно отрезала она. — Там все написано.
— «Написано»… Мало ли что у нас пишут…
— Глупости болтаешь, товарищ Белянович!
— Наобещать всякого можно, — стоял на своем Миша.
— А разве то, что мы обещаем, не делается? Эх ты, комсомольский вожак!
— Но ведь, если судить по обязательству, мы соберем два миллиона пудов пшеницы… Не верится что-то…
— Посмотрим, — таинственно говорила Марьям. — Может быть, два, может быть… Посмотрим.
Главный агроном целыми днями пропадал в поле. Он тоже отделывался шуточками от надоедливых расспросчиков. А ведь этот хитрый человек давно подсчитал, сколько хлеба даст совхоз. И верил и не верил своим выкладкам… Уж больно много выходило… Даже страшно сказать!
Партийный секретарь Габит Нурманов одно ладил:
— Чего медвежью шкуру делить, пока медведь в лесу бегает? Потрудимся, уберем все до последнего колоса — богато получим!
Карсыбек, Соня и Тентекбай первыми вызвались помочь в уборке урожая.
Одним словом, все жили только одним: вовремя ли пройдут дожди, не разразятся ли ураганные ветры и удастся ли собрать весь хлеб. Уж больно много его ждут, по слухам…
В совхозах и на разъезде готовились к приему первого большого целинного урожая. Спешно строились новые склады, зерносушилки, механизировали тока, где хлеб, обмолоченный комбайнами, будет тщательно очищен, чтобы государство получило первосортное зерно.
То и дело в совхоз приезжали разные начальники из областного города и из Алма-Аты… Даже из Москвы.
Матвей Иванович, чуть-чуть отдохнувший за зиму, снова похудел. Но был все такой же спокойный, ровный, ни на кого не кричал, со всеми разговаривал очень вежливо, даже с самыми наглыми людьми. А их еще хватало в совхозе.
Никто не знал, когда директор спал и ел. То он в конторе разговаривает с руководящими товарищами, приехавшими в командировку, то на разъезде, то на строительстве токов, складов, в мастерских, где собирались только что присланные комбайны. Иногда он вырывался на волю, уезжал в степь с Карсыбеком и бродил среди желтеющей пшеницы… Карсыбек видел, как ясная, светлая улыбка озаряла его лицо. После таких поездок еще добрее и предупредительнее с людьми становился Матвей Иванович. Так казалось Карсыбеку. И он не ошибался.
2
Однажды утром Карсыбек пришел к Хижнякову. Накануне они сговорились поехать на строительство водохранилища. И тут к дому Хижнякова подошла машина. Из нее вышел мальчик лет пятнадцати. Матвей Иванович показался на крыльце. Увидев приехавшего мальчика, он подбежал к нему и так бурно начал целовать его, что Карсыбек даже позавидовал…
Был тот мальчик строен, лицом бледен.
«Должно быть, мало гуляет!» — подумал Карсыбек и ушел в садик около домика. Просто он не хотел мешать свиданию Хижнякова с этим парнем. Открыв калитку, Карсыбек обернулся. Матвей Иванович вынимал из машины вещи мальчика, а тот стоял, облокотившись на крыльцо, и задумчиво осматривался вокруг. Прядь волос падала на его высокий, чистый лоб.
«Умница!» — почему-то решил Карсыбек и, вздохнув, сел на скамейку.
Поставив вещи на землю и отпустив шофера, Матвей Иванович принялся разглядывать мальчика.
— Как же ты вырос, Андрюша! — воскликнул он. — Мы расстались не так уж давно, а тебя не узнать. И как это мать отпустила тебя ко мне?
— Я отпросился. А вы здесь одни?
— Пока один. Анна Павловна болела. Теперь она на курорте и скоро приедет.
Карсыбек ничего не понял. Только через два — три дня, занимаясь чем-то с Соней в доме начальника станции, он случайно услышал разговор Елены Петровны с мужем.
— Знаешь, — сказала она Ильясу, — к Хижнякову приехал Андрюшка. Он ждал его каждый день.
— Понятия не имею… Кто он такой, этот Андрюшка? Сын, что ли?
— Нет. Он сын учительницы из того села, где Матвей Иванович до того, как приехать сюда, был председателем колхоза. Он жил на квартире у той учительницы и привязался к ее сыну, как к родному. Мать Андрея перевели из села в другое место, и она увезла сына. И вот теперь отпустила мальчика к Хижнякову. У Андрюшки нет отца. Он погиб на фронте. Матвей Иванович все годы, которые жил в том селе, был как бы отцом ему. И очень любит его.
