Мой отец Соломон Михоэлс. Воспоминания о жизни и гибели - [63]

Ответ пояснений не требовал.

В этот день, девятнадцатого апреля сорок шестого года, в Московской синагоге был объявлен молебен в память евреев, погибших в немецких лагерях и гетто. Отец в синагогу не пошел, он не выходил на улицу, не брился и, насколько я помню, пил воду и курил.

Больше мы от него никогда об этом Чобруцком не слыхали.

И вот спустя тридцать лет, уже здесь, в Израиле, я получила письмо от бывшего партизана по фамилии Лидовский. К письму была приложена фотокопия журналистского удостоверения, подписанного рукой Михоэлса. В письме, а затем при встрече Лидовский рассказал мне о своем знакомстве с отцом.

Лидовский был членом сионистской организации в Белоруссии и во время войны партизанил в белорусских лесах. Летом сорок четвертого года ему удалось вывезти на освобожденную территорию группу еврейских сирот. Конечной целью Лидовского было переправить этих детей в Палестину, но пока что их полагалось бы одеть и подкормить.

Никакой связи с Москвой у Лидовского не было. Единственное, что он знал, — имя Михоэлса и что во время войны тот стал председателем Еврейского антифашистского комитета. Сердечность и простота, с которой Михоэлс встретил его, совершенно незнакомого человека, поразила Лидовского. Он рассказал Михоэлсу о многочисленных проявлениях антисемитизма, с которыми ему пришлось столкнуться при переправке этих несчастных, чудом спасшихся от Гитлера осиротевших детей на освобожденную от немцев землю Белоруссии. Михоэлс слушал его с большим волнением и только повторял: «Говорите, говорите. У вас есть передо мной большое преимущество — вы можете говорить, я же могу только слушать».

Наконец речь зашла о материальной помощи детям. На вопрос Лидовского, где и сколько денег он может раздобыть, отец ответил: «Мы — организация чисто представительная (Еврейский антифашистский комитет. — H. М.). Возможностей у нас нет никаких, а денег и подавно. Вы должны пойти в синагогу и обратиться к некому Чобруцкому. Там вы могли бы получить, что вам надо, так как генералы-евреи пожертвовали большие деньги синагоге».

Тут-то я и вспомнила, как и когда впервые услышала от папы это имя. Оказалось, что и Лидовского папа предупредил, что с Чобруцким надо быть поосторожнее, но тот в самом деле помог раздобыть деньги для детей.

Чтобы облегчить Лидовскому пребывание в Москве и дать официальное обоснование его просьбам, Михоэлс оформил его как журналиста при газете «Эйникайт», сменившей во время войны существовавшую до тех пор «Эмес».

Разумеется, отец прекрасно сознавал, какой опасности подвергается, подписывая своим именем поддельный документ и ряд рекомендательных писем человеку, с которым он был едва знаком. Но в том-то состояло мужество тех лет: не в бесстрашии, а в преодолении страха.

В такой и подобной помощи и заключалась, по-видимому, деятельность отца.

Чем же практически занимался Комитет в целом, кроме того, о чем я уже написала, и «временной необходимости в контактах с мировым еврейством», я затрудняюсь сказать и утверждаю, что сейчас этого уже никто в точности не знает.

Война подходила к концу. 29 апреля 1945 года на улице Горького в помещении ВТО состоялась Шекспировская конференция. Практика подобных конференций с широким обсуждением уже сделанных постановок и выступлениями крупнейших режиссеров, которые делились замыслами и планами, помогла сохранить хоть какие-то крупицы такого недолговечного искусства, как театр. Благодаря одной из театральных конференций сохранился, например, план постановки Мейерхольдом «Пиковой дамы», который он специально подготовил для встречи с коллегами.

Не знаю, существовала ли подобная традиция в театрах других стран, это бы, безусловно, очень обогатило историю театра. Разумеется, большинство участников конференции были уничтожены. Все это — люди огромного дарования, которые в условиях нашей «свободы, равенства и братства» так или иначе оказались обреченными на страдание и пусть не физическую, но творческую гибель. Уж такое выпало время.

Зал ВТО был полон. Какое это странное и забытое чувство — сидеть и слушать мирные слова о бессмертии Шекспира! Ведь четыре года с утра до вечера со всех трибун, по радио и из громкоговорителей слышалось только: «Все для фронта, все для победы!» Подходили к концу бесконечные дни самой жестокой войны. Многие из присутствующих впервые встретились после фронта, эвакуации, длительной разлуки. Большинство собравшихся толпились в кулуарах, возбужденные событиями последних дней: вот-вот будет взят Берлин! Но стоило председательствующему объявить: «Слово имеет Михоэлс», как зал моментально наполнился.

В свое время в спектакле «Тевье-молочник» отец не сразу выходил на сцену, а сначала из-за кулис раздавался его голос, и каждый раз у меня сжималось сердце — а вдруг не узнают? А вдруг он выйдет под гробовое молчание публики? Но этого не случалось никогда. Звук его голоса вызывал неизменную бурю аплодисментов. Так оказалось и сейчас. Отец закурил, ожидая, пока зал умолкнет, и затем взволнованно произнес: «Только что по радио передали, что на улицах Берлина идут бои. Близится конец сумасбродного немца, поверившего в свое божественное происхождение. Человек победил сверхчеловека!»