Мой настоящий отец - [13]

Ты читал «Убийства на мессе», мой первый триллер, печатавшийся с продолжением в богословском журнале колледжа. Мама прочла первой и, как обычно, навела критику: слишком много персонажей, слишком много прилагательных и точек с запятой, слишком много крови и сисек. Я и впрямь уделил много внимания соскам героини, розовеющим под платьем в день ее первого причастия, но все описания оставались в рамках приличий, так что даже «церковники» не подвергли меня цензуре. Итак, мама нашла мое произведение многообещающим, но пустым. Мое писательское самолюбие вибрировало от злости всякий раз, когда к ней в руки попадал очередной текст, но в душе я ликовал, что мама третирует меня, как Гастон Галлимар Сент-Экзюпери: я прочитал об этом в комментированном издании «Маленького принца». Снисходительность окружающих превращает большинство вундеркиндов в дрессированных собачек, я же, благодаря маминым придиркам, ощущал себя проклятым поэтом. Ее оценки отрезвляли и уравновешивали твои неизменные восторги.

Обидчица отправилась за покупками, и мы остались в гостиной одни. Тебя переполняла гордость, ты с вожделением ухватился за маленький ротапринтный журнальчик, где на первой странице стояло наше имя. Я уговорил главного редактора аббата Феликса сделать следующую пометку: «Детективный роман с продолжением Дидье ван Ковеларта. Журнальный вариант. Полностью роман будет напечатан в Париже». Редактор счел необходимым добавить «5-й класс А», дабы определить мое место в системе Национального образования, и написал частицу «ван» с большой буквы, но всем остальным я остался доволен. Ты смеялся, был возбужден и растроган этой мрачной историей, а я был на верху блаженства. Начинался роман с убийства святоши, которую отравили облаткой, а заканчивался фразой «Продолжение следует» на самом интересном месте, в тот момент, когда кюре переворачивает страницу пропитанного цианидом требника, облизывает палец и умирает в страшных судорогах.

— Мы можем обвинить его в плагиате, — сказал ты десять лет спустя, когда Умберто Эко выпустил роман «Имя розы», описав точно такое же преступление.

В суд подавать мы не стали: вероятность того, что итальянский прозаик читал наш «Жалон»,[5] была, прямо скажем, невелика.

Итак, в тот осенний день 1973 года я вдруг увидел, что твои глаза наполнились слезами, решил, что это от восхищения изысканностью моего литературного стиля, который не оценила мама и возгордился. Но я ошибся. Ты опустил журнал на колени и сказал:

— Ты все это сочинил… А я в твоем возрасте именно так и поступил.

Выяснилось, что речь идет об эпизоде, когда мальчик из хора угрожает пистолетом грабителю, укравшему деньги из кружки для пожертвований.

И ты открыл мне свою самую большую тайну, трагедию, которую пережил в одиночку. Сегодня, по прошествии времени, я понимаю, что мучило тебя сильнее всего: ты ни в чем не раскаивался.

Про твое детство я, кажется, знал все. Твой отец Эжен, талантливый изобретатель и промышленник, разработал метод производства огнеупорных кирпичей и погиб через три месяца после твоего рождения — остался лежать в траншее на одном из пресловутых «полей славы». Твоя мать Сюзанна провела семь ужасных лет в монастырской школе, в шестнадцать с половиной вышла замуж за друга детства и овдовела в девятнадцать. Твоя бабушка Гортензия возглавляла подпольную ячейку и сразу узнала о смерти зятя, но скрывала это до перемирия 1918 года: она сочиняла хорошие известия, писала письма дочери от имени Эжена, чтобы оттянуть развязку, позволяя ей сохранять надежду до самого конца войны. У тебя обнаружили рахит в тяжелой форме, и твоя вдовая бабушка Гортензия в один день продала свое дело в Рубе и увезла тебя выздоравливать в солнечную Ниццу. Твое детство прошло между двумя отшельницами — благородной тираншей и окаменевшей от печали по утраченной любви и так и не повзрослевшей девочкой-подростком.

Я знал, что, уезжая на юг, Гортензия все потеряла и поправить финансовое положение могла только обещанная Сюзанне компенсация за военные убытки. Бомбардировки сравняли с землей завод твоего отца во Френ-сюр-Эско (в то время крупнейший во Франции), и вам должны были возместить ущерб. Вы жили в маленькой квартирке на улице Бюффа, и ты с восьми лет был главным кормильцем — мастерил миниатюрные машинки и продавал их в школе.

Дети и взрослые с ума по ним сходили: в то время только у твоих автомобильчиков с наступлением темноты зажигались фары. Ты ловил светлячков, соскребал перочинным ножом фосфор с крыльев на стеклышки, после чего отпускал страдальцев, а стеклышки прикреплял над решеткой радиатора. Фирма «Рене Мобиль», позже переименованная в «Ковеларт-Тойз» ради проникновения на американский рынок, кое-как поддерживала семью на плаву, а ведь могла принести тебе солидный капитал, получи ты товарный знак. Итак, Сюзанна с нетерпением ждала выплат, чтобы купить патент. Твой отец в восемнадцать лет изобрел огнеупорные кирпичи — чудо XX века; ты стал всемирно известным изобретателем фар для игрушечных машинок в тринадцать; вполне понятно, почему в семь с половиной я мечтал подхватить эстафету и стать самым молодым писателем в мире.