Мой мальчик, это я… - [5]

На улице было морозно. Мороз вымораживал из ушей услышанное в обкоме. Мороз был ядрен. У памятника Ленину перед Смольным снимались на память приезжие люди.

«Водка, что ли, еще? и водка! Спирт горячий, зеленый, злой... Нас мотало в попойках вот как: с боку на бок и с ног долой. От Махачкалы до Баку луны плавают на боку...» Стихи Бориса Корнилова, первого мужа Ольги Берггольц, убиенного где-то на этапе по пути в лагерь, цитирую по памяти, часто приходят на память: сядешь выпивать и вспомнишь.

Потребление водки в больших количествах (или коньяку) — одна из обязанностей номенклатурного человека, будь то завсектором литературы в обкоме, инструктор горкома или второй секретарь (первый, третий) правления писательской организации. Водка (коньяк) — фермент государственной, общественной, творческой жизни и международных сообщений. Опоенный у нас, обалдевший американский поэт Рид Уитмор по возвращении в Америку чистосердечно рассказал в статье об этом русском пьянстве, которое необоримо, подобно наводнению в Санкт-Петербурге.

Кстати, вчера, в предновогоднюю ночь, циклон пригнал в устье Невы длинную волну. Вода в Неве поднялась на один метр восемьдесят шесть сантиметров выше ординара. Вода с мелкими льдинками выплескивалась через парапеты на набережные. Это было в ночь, а днем река налилась синевой. Фиолетово-синяя река и того же цвета небо, и воздух тоже фиолетово-синий. Навальный ветер с моря. Утром шел дождь. Смыло снег с мостовых и панелей, на газонах обнажилась трава. 31 декабря 1975 года вокруг стало как в марте... Таков наш город, у нас все не как у людей.

Окно в Европу?.. Петр окно прорубил, и уже можно было высунуться наружу, до Европы, казалось, рукой подать... Нынче до того помутнело это наше окно, затянулось паутиной, задернуто шторками, забрано решетками, что и носу из него не высунешь. Приспичит взглянуть на Европу, езжай, парень, в Москву...

— Все-таки не Торжок, — сказал про наш город третий секретарь У. Я тотчас подхватил:

— Несколько западнее Торжка.

Первый секретарь Ч. одобрил меня:

— Глеб мало говорит, но зато как скажет, все к месту, со значением. Впрочем, как понимать, может быть, в этом скрытый укор: «мало говорит»?

Надо говорить много?

— Глеб, при всей его мрачности, застенчивый, — сказал начальник инокомиссии, наш министр иностранных дел Н.

Вот тебе и на: мало того, что мрачный, еще и застенчивый. Как же такого держат вторым секретарем?

— Комсомол в своих методах отстал лет на двадцать от молодежи, — высказал Н. важную для него, видимо, выношенную мысль.

— Он не отстал, — возразила оргсекретарь Воля Николаевна, — просто он копирует формы. А еще Ленин писал, что молодежь должна идти к коммунизму, строить коммунизм по-своему.

— Маркс писал, что за всякую работу надо платить, — запальчиво высунулся секретарь по работе с молодыми Л., конопатый, с белесыми ресницами, непрестанно поправляя на носу очки. Л. — молодой из ранних. Совсем недавно мы праздновали с ним выход его первой книги — крепкой, изрядной прозы — у него в сельском доме под соснами, в тиши озер и боров. Из хлева доносились звуки дойки коровы Люстры. Половину стола занимал замысловатый торт с кремовыми загогулинами: Л., кондитер по первой профессии, изваял его вдохновенно, как шедевр. Нынче Л. горожанин, быстро усвоил правила номенклатуры, может любого покрыть своим козырем: «Это мы будем решать на уровне обкома».

— Я когда ездил в Москву, — сказал директор Дома писателей М., — сходил в Троице-Сергиеву лавру, послушал проповедь. И проповедник говорил: «Выньте из груди камень вражды, идите к врагам вашим, отриньте подозрения и обиды ваши. Идите к людям, как к братьям». И это же очень хорошо, то же самое, как мы говорим: «за мир, за дружбу» и так далее.

— Да ты не верующий ли? — засверкал очочками Ч. — А то мы тебя, глади, в духовную семинарию отправим...

Я сидел за столом с чужими людьми, но почему-то в доску своими. Было 31 декабря 1975 года. Мы сидели в Доме писателей — начальство: первый секретарь, второй секретарь, третий секретарь, секретарь по оргвопросам, секретарь по работе с молодыми, директор Дома, начальник инокомиссии. В окно особняка гр. Шереметева была видна фиолетово-синяя апоплексическая река, так и не замерзшая нынче зимой, чуть было вышедшая из берегов — искупать нас в ледяной купели. Да и зима ли на дворе? — солнце сияло по-мартовски.

— Сразу после войны, — сказал Ч., — в этом доме еще сохранился один из прежних графских шереметевских слуг. Он работал официантом. Сам не пил, ничего такого, имел кое-какой капитал. Он был, говорят, баптист, в общем, сектант. И вот однажды приехал граф Игнатьев, этот — «Пятьдесят лет в строю», генерал... Заходит сюда... А у него дом был свой на углу Гагаринской... Ну, наши спустились к нему сюда в кафе... Мне Александр Андреевич Прокофьев рассказывал... Он посмотрел так на этого официанта и что-то такое вспомнил. И говорит ему: «При графе, братец, было иначе». Тот ему говорит: «Сейчас будет сделано». И все подал ему, как при графе.

Подняли тост за Волю, чтобы она чувствовала себя членом нашей семьи. (Воля была секретарем райкома, ее недавно поставили к нам для укрепления связи).