Мой любимый шотландец - [119]

Она прочистила горло.

– Итак, – обратилась Хэтти к классу. – Что мы сделаем, получив бромированный коллодий? Мисс Эстер.

– Добавим в раствор, – робко ответила мисс Эстер. – По капельке, не забывая помешивать.

– Как ромовую эссенцию в тесто, – пояснила бойкая мадемуазель Клодин без тени смущения.

Раздалось хихиканье.

– Совершенно верно, – сказала Хэтти, дождавшись тишины. – И что получится?

– Бромид серебра?

– Эмульсия бромида серебра. Когда ее можно будет использовать? Мадемуазель Клодин.

– Точное время назвать сложно, она должна стать по консистенции как сметана, что обычно занимает часов пятнадцать.

– Браво!

Вид старательно склонивших головы учениц и летающих по бумаге перьев наполнял ее грудь теплым чувством. Теперь Хэтти поняла, что значит расти над собой – с каждым всплеском учительской гордости, с каждым маленьким успехом в импровизированной лаборатории она чувствовала, как вытягивается и выходит за пределы некогда очерченных для себя границ. Застарелые страхи понемногу отпускали; с тех пор, как словесная слепота помогла ей сохранить жизнь, связанный с учебой ужас начал отступать. Она просто поручила мисс Эстер проверять цифры в ее формулах, чтобы случайно не написать инструкцию для взрывчатки, и ученицы перестали обращать на это внимание. Здесь, в анклаве, задавали мало вопросов. Большинство женщин проживали под вымышленными именами и сведениями о себе делились только по мере того, как росло взаимное доверие. Анонимность давала чувство свободы. Хэрриет уподобилась чистой фотографической пластине, на которой можно запечатлеть все что угодно.

Жизнь в Митилене протекала приятно. С утра до обеда Хэтти давала уроки, после обеда все отправлялись на прогулку с фотографическими аппаратами и пытались снимать всякую живность. Чаще всего им попадались дикие белые лошади, свободно скакавшие по Камаргу, и стаи фламинго, бродившие по мелководью. Ярко-розовые птицы вдохновили Хэтти на эксперименты, и она до поздней ночи пробовала различные соотношения пигментов на дихроматной желатиновой пластине, пытаясь передать цвет.

По воскресеньям после службы она читала романы и эссе, пила сухой сидр в окруженном стенами саду. Она писала много писем. Ждать почту из Шотландии было очень утомительно. «Если ты все еще хочешь заняться изготовлением мыла, то профсоюз в твоем регионе предлагает женщинам-предпринимателям ссуды, – написала Хэтти вскоре после прибытия в Камарг. Она знала это наверняка, потому что потратила часть доставшихся от мужа денег на благие цели. – Сможете ли вы простить меня за поспешный отъезд?» Ответ пришел через несколько недель: «Рози Фрейзер говорит, что только в том случае, если вы вернетесь и завершите начатое. Мадам, я не буду варить мыло. Хэмиш Фрейзер сделал мне предложение, и я согласилась! Я стану женой шахтера или писателя, если он когда-нибудь закончит редактировать свою книгу…»

Снова и снова Хэтти задавалась вопросом, как продвигаются политические махинации Люциана и планы по обобществлению шахты. Ночью, лежа в своей спартанской спальне в одиночестве, она чувствовала его присутствие – и во снах, и в кровати – и просыпалась от тоски по его крепкому телу, слыша шепот бывшего мужа.

Приближалась Пасха, и ее ученицы окрашивали по трафаретам яйца, которые она собиралась использовать для изучения контрастности и текстуры. Пока Хэтти записывала инструкции на доске, класс за спиной гомонил.

– Мадам, – воскликнула Клодин, – там какой-то мужчина!

Встревоженная Хэтти выглянула из окна. И в самом деле, по грунтовой дороге в туче пыли несся всадник. Сердце сжалось от предчувствия. Широкие плечи мужчины было видно за милю. Хэтти поймала себя на том, что прижимает руку к груди, пачкая зеленый корсаж, попыталась стряхнуть мел, но стало только хуже.

– Не волнуйтесь, – неожиданно высоким голосом проговорила она. – Я его знаю.

По классу прокатилось облегчение, и женщины бросились к окнам, гадая, красив он или нет.

– Allons-y![13] – Хэтти хлопнула в ладоши. – Мадам, внимание на доску, пожалуйста.

К тому времени как урок закончился и ученицы разошлись, лицо Хэтти горело. Она стояла возле учительского стола с разбросанными бумагами, скоплением склянок, баночек, кусков мела и ждала. О, как она ждала!

В дверном проеме появилась Элиза, сурово глядя из-под фуражки охранника.

– Мадам, к вам посетитель – мужчина, который говорит, что его зовут Блэкстоун.

Хэтти обдало жаром.

– Да, – сказала она, – я хочу его принять.

Элиза смерила ее взглядом.

– Месье желает видеть вас немедленно.

Она смогла лишь кивнуть.

Когда он вошел с торжественным видом, держа цилиндр под мышкой, классная комната исчезла, словно горы Шотландии в тумане. Хэтти почувствовала, как ее дух взмывает над телом.

Он остановился на почтительном расстоянии.

– Доброе утро, миссис Блэкстоун.

Его одежда была в пыли, темные волосы над воротником курчавились.

– Люциан, – внезапно охрипшим голосом произнесла Хэтти.

Он шагнул ближе, и от него повеяло конским потом и дорогой, но в первую очередь Хэтти ощутила тот самый запах, который так любила, и ее колени дрогнули.

– Прости за внешний вид, – сказал он, пристально всматриваясь в ее лицо. – Хорошо выглядишь.