Мой лучший друг - [7]

— Гляди! — изумился Палагин. — Неймется…

Старпом взглянул в окно и подбежал к радиотелефону.

— Не подходите! — закричал он. — «Сокол» не подходите! Швартовать не будем. Лучше осмотрите корпус. Нет ли течи…

На траулере басовитый голос взвыл от досады:

— А елку-то, елку!.. Сами бал, поди, справляете, а тут хоть пропади…

II. ПАЛАГИН

Дальневосточные моря меня притягивали с детства, и потому после училища я выбрал Камчатку. Дальневосточные корабли я встречал в Одессе, говорил с тамошними парнями, попадались среди них и мои однокашники. Они повидали белый свет, большую воду и теперь с иронией оглядывали черноморских мореманов, в которых больше форса, чем морячества.

На юге шторм в семь баллов — событие. А в дальневосточных морях, говорили парни, при семи баллах еще продолжали тралить, умудрялись швартоваться, сдавать рыбу, словом, делать обычную работу.

Получив направление, я не поехал в отпуск домой, а взял билет до Владивостока: не терпелось скорей уйти в плавание.

Из Владивостока на Камчатку корабль пришел дождливой ночью. Пассажиры торопливой толпой пробежали под светом прожекторов на пирсе и скрылись в темноте.

Я остался ждать утра. В иллюминатор сквозь прозрачную завесу дождя виднелись редкие фонари на высокой набережной. Я вдыхал камчатский воздух, влажный и теплый, вглядывался в ночь. И никак не мог заставить себя уснуть. Завтра увижу город, самый восточный в стране, город, вставший только затем, чтобы отправлять, ждать и встречать корабли. Петропавловск… Он и назван-то в честь пакетботов Беринга — «Святой Петр» и «Святой Павел».

Завтра у меня появится корабль, мой дом и мой мир. Я так долго шел к этому дню — из самого детства…

Жил я в оренбургской степной деревне, очень далеко от моря. Но сколько парней из таких вот селений, упрятанных в ладонях земли, почему-то тянутся к великой воде. Каким чудом доходит до них ее зов?

Расхаживая по ночному кораблю, я вглядывался в огоньки набережной, ежился от похолодавшего воздуха и вспоминал первую встречу с человеком, знавшим, что такое море. Помню бесцветное от жары небо, черный лес, сбегавший к мелководной речушке. И вдруг на ее берегу появился заправский моряк: «Здорово, пацаны! Привет от дальних широт!»

Все село перебывало у моряка, приехавшего на побывку к родителям. Он несколько дней не выходил из дома, потчуя гостей: все они оказались с ним в родстве, как всегда бывает в небольшой деревне.

Встретившись с нами на берегу нашей реки, моряк положил на песок фуражку вверх донышком, снял кремовую форму с узкими погончиками. Лицо и шея его были бурыми, а тело, к нашему удивлению, оказалось таким белым, словно никогда не видывало солнца.

«С Дальнего Востока», — уважительно говорили о нем. И это звучало так же значительно, как «с Северного полюса», «из Антарктиды» и еще бог весть из каких неведомых мест.

По округлому плечу моряка плыл дельфин, похожий на торпеду. Моряк зябко ежился, мускулы переливались, ходили по телу, и наколотый иголками дельфин играл-резвился на его плече.

Я не спускал с моряка глаз. Воображение торопливо работало, тщась создать из моих скудных знаний грозную морскую картину. Но дальше косматых волн, грома и молнии дело не шло. Тогда я еще не знал, что над морем не бывает грома.

Моряка я поставил на мостик, на верхотуру корабля, он лихо подавал команды, и дельфин, предвестник удачи, как запомнилось мне из какого-то фильма, оживал у него на плече.

Я решил завести себе точно такого же. Дружок Санька связал три иглы вместе и, обмакнув их в тушь, приступил к работе. Было больно, плечо горело, точно его жгли раскаленным железом. Но я ни разу не вскрикнул: морякам наплевать на боль!

Вечером я пришел к старому дому, где жили родители моряка. Окна за кустами высокой сирени закрыты, в доме тихо. Значит, моряк уехал. Стало обидно, что так и не сказал он мне ни слова, не узнал о моей мечте.

К ночи плечо опухло, начался жар. До самого утра я ворочался в постели, несколько раз поднимался пить, прикладывал к плечу мокрую тряпку.

Три дня я не снимал рубахи, не выходил из дому. Мать забеспокоилась: что это я сижу, как привязанный, денег на кино не канючу, безропотно поливаю огурцы и капусту и вообще тише воды, ниже травы.

«Не заболел, часом?» — спросила она.

«Не-е, — отмахнулся я. — Настроение неважное».

«Ишь ты, настроение», — мать покачала головой. Через три дня скинув рубаху, я с замирающим сердцем приблизился к зеркалу и выставил левое плечо. Вгляделся и чуть не завыл. На плече красовалось чудище с мерзкой, перекошенной харей и хвостом селедки. Вместо плавников торчали кривые лапы.

Я пулей вылетел из дому. Гнев кипел во мне и требовал возмездия. Саньку я нашел на берегу и, показав ему плечо, отлупил. Он заплакал не от боли, а от того, что я не оценил его вдохновенный труд. «Ты мне подай живого дельфина, тогда и спрашивай… — хныкал он. — Подай, а тогда гляди, получится, аль нет…»

Чтобы как-то поправить неудачу, мы, помирившись, решили сделать красивую надпись. Снова я три дня поливал огород. Но душа, единожды обманувшись, не давала мне покоя. И не напрасно. Самые крайние мои опасения подтвердились, когда я набрался духу и подошел к зеркалу. Под неведомым чудовищем вкривь и вкось скакали буквы: «делфин».