Мой лучший друг - [48]

Авинову, конечно, лечили и вылечили. Но когда приходит циклон, она вновь оказывается в прежней жизни и тянется душой к своему Павлику, она ждет его, потому что главным в ее прежней жизни было ожидание.

Мы не выпускаем изо рта сигарет. И Вадим Сергеич, оглядев каюту, где под самым потолком висела сизая туча, отвернул барашки иллюминатора. Стало слышно, как шуршат волны вдоль борта. Ветер, плеснувшись в каюту, закрутил, разгоняя дым, сорвал с капитанского рабочего столика под иллюминатором какие-то исписанные листки…

— Нам надо всегда возвращаться, — глухо сказал старый капитан. — Во что бы то ни стало приходить из плавания. Потому что в конце концов дело здесь не только в нас самих.

МОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ

Мы с Нюркой поднялись затемно. Печь растапливать не стали. Быстренько поели вчерашней картошки и вышли в предрассветные познабливающие сумерки.

День предстоял необыкновенный. Мы готовили посылку на фронт. Вот уже три месяца, с тех пор, как Нюрку приняли на завод и она стала два раза в месяц приносить получку, возмечтали мы о посылке. Я уже и ящичек припас, ладный такой. И глядя в его желтое нутро, планировал, что туда положить. Мне виделись на дне его добрый шмат сала, обвалянного в соли, два стакана махорки и носки, белые, пушистые, из настоящей шерсти, в которых на любом морозе, что дома на печке.

С каждой получки мы с Нюркой откладывали на посылку. И вот наконец-то идем! Проплывают темные нахохленные дома нашей улицы. За ними, в стороне от дороги, вдали — никогда не дремлющий завод.

Никто не попадается навстречу, вот до чего рано мы встали. Но дел сегодня много, и каких дел — разве улежишь! Мы шли ходко. Впереди стало светать, как будто кто приподнимал край продырявленного во множестве покрывала, а за ним был вечный свет.

У меня с этим днем, кроме посылки, была связана еще одна серьезная мечта. Мечта о лыжах. Но это — если останутся деньги от посылки. Главное — посылка. В конце концов обойдусь и теперешними, из бочечной клепки, тоже прут, будь здоров!

Я приготовился к худшему, однако в самой глубине души надеялся, что мне повезет, — смотря какой базар будет. А вдруг сало подешевеет, и нам хватит на все, и, может, сегодня понесут меня настоящие лыжи с самой высокой горы, как на крыльях.

По белым степным снегам разметалась розовая заря. Было тихо и морозно. Но тепло нам было, и столбы городских розовых домов приближались заметно.

Когда проходили огороженное колючей проволокой поле, из дальнего, приземистого, полукруглого строения под названием ангар выскочил самолет и понесся прямо на нас, оторвался и, сложив лапки с колесиками, с ревом пролетел над нашими головами.

— На фронт! — крикнула Нюрка. Она-то знала. На этом, взлетевшем, тоже было кое-что сработанное ею…

Потом мы проходили станцию. И надо было далеко обходить состав с танками, поросшими белой морозной щетиной. И это было приятно: чем длиннее состав, тем лучше. Дает жизни Урал!

Я начал было считать танки, но Нюрка схватила меня за руку и потащила, и я подумал, что считать не надо, не надо мне знать, сколько танков направляется к фронту, потому что это военная тайна. И хотя я свой, все равно знать мне не положено…

На базаре было людно. Сквозь толчею мы прошли к молчаливому рядку круглых, закутанных в пуховые платки теток, которые торговали мясом и салом. Тетки, приехавшие из дальних деревень, отвешивали на безменах кому мяса, кому сала, комкали пачки синих и красных денег и совали, совали их за пазуху. Наверно, потому они и были такими толстыми, что много денег напихали в себя…

Нюрка приценилась у одной, у второй. Нет, цены были высокими и твердыми, нечего было и думать о том, что сбавят. И мы пошли на толкучку за носками, чтоб не обмишулиться. Не то возьмешь сала, а на носки не хватит. Да и на махорку надо было оставить.

Черт с ними, с лыжами!

Шли мы с базара довольные. Я не давал Нюрке нести покупки, пока руки не отвалились от тяжести. Но как блаженна была эта тяжесть!

Только одна мысль не давала мне покоя. Не понимал я, зачем этим теткам продавать сало. Что такое деньги? Ну, зачем они? А сало — можно и на фронт послать, и самим останется… Ну, да ладно! Главное — посылка от нас с Нюркой пойдет на фронт.

Состав с танками был на прежнем месте. И когда мы уже при закатном солнце обходили его, я сердито крикнул красноармейцу у хвостового вагона:

— Прохлаждаетесь, значит, могли бы поторопиться!

Красноармеец шевельнул красноречиво штыком. А Нюрка съездила мне по шее.

Но я не мог успокоиться, видя такую медлительность.

— Ну, может, нельзя днем двигаться, — рассудительно сказала Нюрка. — Мы же не знаем, Может, надо поскрытнее доставить, чтоб ударить внезапно.

И я подумал, что так оно, наверное, и есть, зря я на красноармейца напустился. Конечно, лучше двигаться ночью, подальше от любопытных глаз.

Голодные, промерзшие и счастливые пришли мы домой. Я, не раздеваясь, кинулся к ящичку. Уложил сало, махорку и носки. Эх, не хватало чуток до крышки. Надо бы еще из одной получки отложить, но разве дождешься, когда она будет, эта получка!

— Придумаем… — сказала Нюрка. — Может, семечек…

— Вот еще… — оборвал я ее. — Не позорься. Там что, посиделки?