Мой лучший друг - [42]

Нет, боцману с Синельниковым не примириться. Надеяться на это — значит, не знать их совсем, не понимать, что они идут по жизни разными дорогами.

Передо мною тоже раздваивалась дорога. Дошел до развилки. По одной пойдешь — спокойную жизнь себе обеспечишь. И удача никогда не оставит тебя, и успехи по службе, и всякие блага и радости. По другой двинешься — будешь мятым и клятым.

Вот Генка еще не дожил до этого, чтобы перед ним вдруг раздвоилась дорога. И я до сегодняшнего дня не видел развилки, хотя смутно чувствовал, что она должна быть. Наверно, каждый человек приходит на распутье в своей жизни, и кто-то, не раздумывая, берет вправо или влево, а кто-то останавливается и решает.

XII. ЯНСЕН

Мы переночевали в «бич-холле». А утром, еще до полярного света, когда город только просыпался, я отправился к Рихарду Оттовичу.

«Если еще спят, будить не стану. Подожду возле дома», — решил я. Мне надо было как можно скорей к кепу.

Пурга не слабела. Машины не ходили. За ночь на улицах намело сугробы по колено.

Высоко жил капитан, вдали от проезжих улиц. Не разбирая дороги, я карабкался на сопку по сугробам к огонькам самой дальней улочки города. Здесь обитали старые моряки. Бухта, окаймленная вечно белыми горами, была всегда перед их взорами. Они первыми видели каждый входящий корабль. Высоко взбирался капитан Янсен и не хотел уходить в новые, битком набитые многоэтажные дома.

Я поднимался, и снег крутило слабей. А потом пурга осела, как муть в стакане. Город, лежащий внизу, напоминал гигантский бурлящий котел. Здесь же, на высоте, ходил порывами чистый ледяной ветер, и над самыми сопками искрилось небо. Я точно попал в другой мир.

Говорят, пока из юнца выйдет моряк, он должен переболеть, как в детстве, многими болезнями. В их числе — любовь к первому капитану. Я благополучно пережил увлечение морскими словечками. Скажем, душно в доме, говоришь: «Надо отдраить иллюминатор»; автобус подъезжает к остановке, кричишь друзьям: «Причаливаем. Выгребайся!» Пережил и увлечение лоцией, когда хочется заучивать наизусть описание берегов, особенно моря и погоды в широтах, где плыл корабль. Перестал я строить из себя этакого морского волка, потому что вокруг были такие моряки, что рядом с ними ты слепой кутенок.

Сейчас я шел не просто к своему капитану, шел к учителю. И он должен был поддержать меня, если он такой, каким я его представлял. А если нет… Все бы рухнуло в моем сознании. И тогда бы праздновал победу Синельников, тогда его линия оказалась бы жизненней и, стало быть, верней. А я всего-навсего глупец, так и не вышедший из плена детских представлений о жизни, в которой обязательно должны торжествовать правда и добро.

Дверь открыла темноглазая пожилая женщина.

— Рихард! К тебе! — крикнула она, отряхивая мою куртку перед порогом.

— Проходите, проходите, давайте шапку… — Нина Ивановна почти втолкнула меня из прихожей в гостиную.

Я сбросил сырые, разбухшие ботинки и пошлепал в носках к дивану, оставляя темные следы на глянцевитом полу.

Вышел Рихард Оттович, в очках и клетчатой домашней куртке.

Он пожал руку и внимательно поглядел на меня поверх очков.

— Понимаете, Рихард Оттович, Палагин нигде не работает… Лида приходила… — поспешил я объяснить причину своего визита. — Боюсь…

— Ну, ну, спокойней, — остановил меня кеп и попросил Нину Ивановну. — Чайку, мать, покрепче.

Он легонько надавил мне на плечо: «Садитесь»…

Хозяйка принесла белые теплые носки: «Надевайте!»

Она хлопотала вокруг меня и не успокоилась, пока я не натянул носки и не взял стакан горячего чая.

Янсен стоял, положив руки на стол, и барабанил длинными худыми пальцами.

Я поднял на него глаза.

— А Синельников ни в какую не хочет брать. Нашла у них коса на камень… А так ведь Вадиму и пропасть недолго…

— Ну, так уж сразу и пропадать… Не думаю, что из-за этой передряги он не устоит на ногах. Я Палагина знаю… Ну, пей чай, остынет… — Рихард Оттович легонько пригнул мою голову к столу, а сам, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате, как в былые времена расхаживал по мостику.

Мне показалось, что на той дороге, которая началась у меня от развилки и по которой я только что сделал первые шаги, Рихард Оттович остановился и поджидал меня. И пристально глядел на другую дорогу: по ней ведь тоже шли…

Я, позванивая ложечкой, осторожно отхлебывал огненный чай. И волна тепла окутывала меня. На стене напротив бросилась в глаза фотография Янсена-старшего. Рихард Оттович задумчиво остановился напротив нее.

В жизни приходится не только водить корабли. А и драться за то, за что дрался красный латыш. Он погиб в снегах. Но он победил.

У Палагина тоже отец пустил корни в этих морях. И плавал бы, может, и теперь, если бы не сразила его вражья пуля далеко в украинских заснеженных полях. Ну, а мне, может, выпало быть основателем рода моряков Якимовых. Возможно, много лет спустя поглядит юнец на мой портрет и скажет: «Это мой дед, моряк, такой-то корабль помните? Он водил…»

Янсен расхаживал по комнате.

— Досадно, что Синельников мой преемник, — кеп покачал головой. — Столько лет он у меня под рукой был. Сверху видел, а душу не разглядел… И Александр Иванович тоже хорош… И он поверил Синельникову, когда после того случая с бараном мы решили положить конец этим мальчишеским выходкам старпома и боцмана… И так из-за них «Чукотка» в анекдот попала… Обещал ведь… Взрослый человек, завтрашний капитан…