Мой лучший друг - [35]

Под бортом замигал красный огонек катера с портовыми властями и пограничным нарядом. Пока оформляли приход, лоцман самым малым повел «Чукотку» к дрожащим огням. На мостике пялились в окна, отыскивая по огням свои дома. Близился берег. Никто не встречал на пирсе в такую непогожую ночь. Лишь возле кнехтов в неясном свете верхних прожекторов суетились две фигуры, наверное, матросы, высланные на швартовку. Одна, приземистая и квадратная, показалась мне знакомой. Я вскинул бинокль, и на пирсе, приближенном в несколько крат, узнал Палагина.

Я обрадовался. Как он там, бродяга? Видать, не забыл «Чукотку», если в такую рань и непогодь пришел встречать.

Все ясней проступал пирс, как будто стремительно надвигался рассвет. И уже можно было разглядеть Палагина, его тельняшку под распахнутой стеганкой. Он то и дело хватался за козырек мичманки и надвигал ее на брови, приплясывал, тер уши, глядел на «Чукотку».

Наконец, с борта кинули выброску, но она, скользнув по пирсу, шлепнулась в воду. Пришлось кидать снова. Палагин погрозил кулаком и крикнул:

— Ну, погодите!

Матросы, услыхав голос Палагина, засуетились. «Чукотка» была еще на добрый десяток метров от пирса, а они уже вынесли за борт парадный трап и держали его на «товсь», Самоходов растерянно застыл. На него уже не обращали внимания. Он стал лишним.

Единым духом Палагин взбежал на палубу, и вот уже замелькал на баке. Оттолкнув матроса, начал сам выбирать слабину швартовых. Синельников, прищурившись, курил и долго глядел на него из рубки.

Уняв волнение, я сказал бодро:

— Вот что значит хозяин…

— Может, спросил бы разрешения сперва. Ишь, как домой явился, — бросил Синельников.

На бак выскочили матросы, механик Генка, Серафим. Окружили Палагина, хлопали по плечу, что-то кричали наперебой. Соскучились. Синельников поглядел, поглядел и ушел из рубки. «Тебя встречать так не станут, — думалось мне. — Потому, может, ты так и относишься к боцману, что в нем есть что-то такое, в чем судьба отказала тебе».

Я открыл окно и, высунувшись, свистнул. Палагин взглянул, махнул приветственно.

Сошли на берег штурманы. Суточную вахту доверили мне. «Ничего, салага, еще отгуляешь свое», — сказали они. Что ж… Когда они были молодыми, с ними поступали так же. Морской закон.

Появился Синельников с чемоданом. Постоял, покурил.

— Ну, смотри, чтоб все нормально было.

— Есть! — отчеканил я.

Не терпелось увидеть Палагина, посидеть, поговорить. Как он и что? Почему не в плавании? Вспомнить старые времена, когда «Чукотка» была иной, узнать, как у них с Лидой сложились дела. И только я мысленно пожелал Синельникову поскорей убраться, как тот сказал:

— Чтоб никого посторонних не было. Я проверю. Никого! — и стал сверлить меня колючими глазами: понятно ли, что он хотел сказать.

Я вздохнул: «Ничего-то ты не понимаешь. Вон как ребята боцмана встретили. Любят его, черта непокладистого».

Но говорить с Синельниковым об этом было бесполезно.

В полчаса опустел корабль. Осталась одна вахта. Наказав вахтенному матросу неотлучно стоять у трапа и никого без моего ведома не пускать, я спустился в боцманскую каюту.

Перед дверью на корточках сидел мрачный Самоходов и курил. Увидев меня, он живо поднялся.

— Не открывает, зверь какой-то… — пробубнил он и кивнул на дверь.

— Кто?

— Да этот… Заперся и водку хлещет…

Я толкнулся в дверь, замолотил по ней кулаком. Затрещала филенка. Наконец дверь распахнулась, и я наткнулся на тяжелый, исподлобья, взгляд Палагина. Я прошел, сел на коротенький диванчик у стола. Вадим встал передо мной.

— Гнать пришел?

— Ты как медведь в берлогу забился… — пошутил я.

— Вы меня не трожьте. Может, у человека случай такой…

— Ну, ладно, ладно. У всех нынче случай, кроме вахтенных, — примирительно сказал я. — Расскажи лучше, как дела?

— Никак, — зло ответил Вадим. — Вас дожидаюсь.

— А работаешь где?

— Русским языком сказал, — тяжело уронил Палагин, — вас дожидаюсь. И вот дождался, с корабля родного гонят…

Неужели Вадим действительно нигде не работает? Так недолго и до бича докатиться.

Я взглянул искоса на него. Нет, не походит он на бича.

Вадим бичует?.. Бичи не стремятся в море, не поджидают своих кораблей. Они исправно появляются на пристани и кормятся тем, что увиваются возле моряков, вернувшихся из рейса или уходящих в море. Это опустившиеся моряки, бывшие матросы или мотористы, штурманы и механики. Но Вадим-то — не из тех…

Я поднялся, встал перед ним.

— Серьезно спрашиваю.

— Отстань, — он поднял на меня злые глаза. — Кому какое дело? Вот посижу и уйду. Можно? Только без свидетелей.

— Поговорить к тебе зашел, не виделись-то сколько, — с обидой сказал я.

— Не о чем нам больше говорить, — отрезал Вадим. — Моя песенка спета.

— Ты о «Чукотке», что ли? Не сошелся же на ней свет клином.

Палагин вздохнул и тронул меня за плечо.

— Иди, ладно? А я посижу полчасика. Ничего не подожгу, не изломаю…

Он был небритый и опухший, в каких-то разбитых, побелевших кирзачах. И глаза у него были такие больные и жалкие, что я отвел взгляд и торопливо полез в карман.

— Может, деньжат подкинуть? Поиздержался, поди… — смалодушничал я.

— Да уйдешь, наконец? Что ты в душу лезешь?