Мой лучший друг - [28]

Моряков «Чукотки» окликали через улицу, останавливали в толчее, к ним подсаживались в ресторанах.

Синельникова задергали. И он нигде в городе не показывался, потому что портить отношения было не в его правилах, а насмешки переносить тоже не хотелось.

Даже когда я сдавал экзамены на штурмана малого плавания, старые капитаны, седые бобры, оживленно зашептались, наклоняясь друг к другу. Но поскольку они были туговатыми на ухо, я слыхал каждое слово. Капитан порта вручил мне диплом, пожал руку, стараясь быть серьезным. И все же не выдержал, обнажил в улыбке сплошь золотые зубы. «Ну-ка, расскажите, что там у вас было с бараном?»

Комиссия затрясла седыми чубчиками и внушительными плешинами.

— Мы еще не то умеем! — отрубил я и подумал, что старпом не простит боцману этого никогда. Не простит, потому что эти бараны будут сопутствовать Синельникову всю жизнь. Анекдот будет тянуться за ним следом, куда бы ни забросила его судьба.

На улице в глаза ударило солнце. Все вокруг мокро сияло. А на вулканах ветер и солнце съели снег, так что выступили черные ребра.

Весна! Какие там к черту бараны! Пусть о них помнят старички и похихикивают. У меня — другое. Жизнь набрала ход, и ручка телеграфа выдвинута до отказа на «полный вперед».

С сине-белой повязкой на руке ранним утром я обходил «Чукотку». Меня сопровождал вахтенный матрос. Все было в прозрачном тумане. Где-то в вышине кружились, рассеиваясь, лиловые клубы облаков. В воздухе светлело. Но солнце не могло расчистить высь. А так хотелось, чтобы день был праздничным. У меня шла первая штурманская вахта. На стоянке вахты длятся по суткам. На целых двадцать четыре часа я стал главнокомандующим «Чукотки». Просто не верилось. Новая тужурка гладко сидела на плечах. Поблескивали нашивки на погонах и новые пуговицы. И сам я сиял — долгожданное свершилось. Я шел к этому так долго… Но вахтенному полагается быть серьезным. И, кое-как погасив улыбку, я начал обход своего большого хозяйства. Мой вахтенный матрос тоже был в приподнятом настроении. Понятно, наконец-то учеба позади, и у тебя в руках — дело, и на плечах — ответственность. На главной палубе я постоял возле ремонтников, которые тянули электрокабель и шланг для газосварки. Предупредил их, чтоб были осторожней с огнем, и старый рабочий так взглянул на меня, что я сник. Потом я показал плотникам, как найти боцмана, а уж он отведет их в каюты, где требуется плотницкий ремонт. Все во мне бурлило и пело, и я не выдержал спокойного шага, единым махом взлетел через все ступени на ют, а вахтенному наказал стоять на трапе и никого без моего ведома не пускать. Я для него был штурманом, начальником, и он, козырнув, бросил четкое «Есть!».

В столовой и в библиотеке было пусто. Я спустился в машинное отделение. Генка-мотыль, который вот-вот станет механиком, тоже на днях предстанет перед комиссией, с утра пораньше, замурзанный, колдовал с с парнями-ремонтниками над главным двигателем.

— Ну, как двигун?

— Нормально, — сверкнул зубами Генка. Он вытянулся и отдал мне честь. — Товарищ капитан, в ваше отсутствие ничего не случилось…

— Дурак, к пустой голове руку не прикладывают.

— Дай я тебя обниму, — он шутливо раскинул руки и кинулся ко мне, а я рванулся по звонкому трапу из машинного отделения. Чего доброго, измажет мотыль новенькую курточку.

— С тебя причитается! — крикнул он. Я свесился с верхней площадки.

— Завтра вечером, в «Прибое».

Над портом, на высокой набережной, видное издалека, стояло старое здание с круглым крыльцом — знаменитый ресторан «Прибой». Вокруг появились каменные дома, город обновился, а он остался, как память о прежнем. В нем встречали полярников, когда паровой траулер привел на буксире пароход «Сибиряков», потерявший винт во льдах Арктики. За столиком у эстрады сидел знаменитый на весь мир, чернобородый Отто Юльевич Шмидт. Об этом, узрев во мне новичка, поведал какой-то подвыпивший мореман в первое же посещение «Прибоя». А я тоже кому-то в свою очередь уже сообщил эту важную веху в жизни ресторана над портом. Моряцкий «Прибой»… Не миновать его было уходившим в рейс и возвратившимся. В городе много ресторанов, но «Прибой» был на особом счету.

Я крутился по кораблю, у меня не было ни минутки свободной. Огромное, многопалубное хозяйство «Чукотки» требовало глаз да глаз.

Перед обедом вновь был на юте, издалека втягивая носом запахи борща и жареного мяса. Мне надо было снять пробу и дать разрешение на обед. Деликатно отведал я первого, второго. Никогда такого вкусного обеда не было. Я проголодался, точно не ел несколько суток.

— Кормите людей, — сказал я и, глотая слюнки, ушел.

Степенно спускался я на главную палубу, поглядывал на траулеры, с обоих бортов прижимавшиеся к «Чукотке», и чувствовал превосходство штурмана большого корабля над штурманами малых, и смотрел на людей, копошившихся на палубах траулеров, как городской житель с высоты своего десятого этажа смотрит на селянина, который копается на единственной грядке под окном своей игрушечной халупы.

Пора было и мне пообедать. Я бодро направился в кают-компанию. Но, увидев через стеклянные двери, что полно обедающих, не решился войти. Как-то не мог вот так, сразу, переступить черту, которая пролегла между мной — вчерашним и мной — нынешним. В матросскую столовую идти тоже было неловко.