Мой лучший друг - [26]

— Не пьян боцман, не знаешь? Что-то веселый шибко.

Тоже нашел сообщника! Я пожал плечами:

— По-моему, нет!

В рейсе, вообще в море, как нигде больше, дано узнать человека. Здесь не скроешься, не уйдешь в собственный мирок. Здесь все время на виду.

Синельников не отставал:

— Так, говоришь, дружок твой не пьян? Проверим…

— Ну что вы к нему привязались? — не выдержал я. — Даже если он немного выпил? Разве его прошибет?..

— Не твое дело, — Синельников оттеснил меня от руля. — Топай.

Боцман по-прежнему возлежал на диванчике, уперев ноги в переборку.

— Опять зовет, — сказал я ему. — Но ты лучше не ходи, опять сцепитесь.

— Ну что ж, я всегда готов… — шрам на Палагинской щеке дернулся к уху.

— Как Серафим?

— Успокоился, — лениво протянул боцман. — Спит, как миленький.

Мы покурили.

— И чего вас мир не берет?

— А, — отмахнулся Палагин. — Развязывать узелок ни мне, ни ему охоты нет.

— Ну и разбежались бы по разным кораблям.

— Не-е… — протянул боцман. — Я уходить не собираюсь. Конечно, Синельников это бы только приветствовал, такую бы характеристику нарисовал, что хоть сразу орден вешай…

Я покачал головой.

— Плохо когда-нибудь это кончится.

— Поживем — увидим.

С тем я и вернулся.

— Нет боцмана. Наверно, с Серафимом воюет.

Старпом подозрительно взглянул на меня.

Ночью ветер усилился, волны били часто и резко. Когда меня подняли на вахту, я вскочил с койки и полетел через кубрик к самым дверям: баллов девять верных.

«Чукотка» шла сквозь шторм. За нею виднелись огоньки двух траулеров. Скорей бы принять у них рыбу, и шабаш, домой.

Последний шторм, последняя рыба.

— Идем к острову, — сказал мне рулевой, которого я сменял. — Спрячемся от ветра. А к вечеру домой по-рулим.

Шли долго. Лишь на рассвете показалась гористая шапка: остров королевы Шарлотты. «Чукотка» обогнула его.

Качало здесь меньше, волны были пологие, отчетливо видные в сини рассвета. «Чукотка» остановилась. На баке появился боцман. Он положил на брашпиль черную коробочку с блестящим длинным штырем — переносную рацию и, позевывая в кулак, стал разглядывать остров.

Синельников включил эхолот. Сверился по карте с глубиной.

— Спишь, боцман! Правый якорь, две смычки! — зычно крикнул он. Палагин нехотя поднес к губам коробку.

— Есть две смычки!

С грохотом пошел якорь. Взорвал воду, брызги взметнулись высоко над бортом. И вдруг из клюза вместе с цепью полетели кровавые ошметки и кости…

Синельникова качнуло. Он схватился за оконный ремень:

— Серафим!..

— Сто-ой! — заорал я, высунувшись в окно. — Стой!!!

Но мой голос увяз в грохоте якорной цепи. Боцман случайно взглянул на рубку, я отчаянно замахал, показывая за борт. Боцман подошел, глянул вниз, развел непонимающе руками и стал спокойно принайтовывать брезент, чтоб его не сдуло ветром.

«Что за дичь? — лихорадочно думал я. — Неужели боцман посадил-таки Серафима в канатный ящик, забыл выпустить, и вот того захватило цепью?

Что, боцман с ума спятил? Нет, Серафима там не было, иначе бы не расхаживал Палагин так спокойно. Человек же… Нет, Серафима не было… Но тогда что за месиво летит из клюза?»

А брашпиль все грохотал, пока две смычки цепи не ушли в воду. Я взглянул на старпома: скрючившись на диване, он причитал:

— Убил, убил боцман… устроил мне… Разве я отдавал приказ насчет канатного ящика? Ты подтвердишь!

Щеки стали серыми. Губы дрожали.

— Скорей зови кепа… — Синельников бессильно откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. — Позови кепа…

Но я ринулся к Палагину. И тут же столкнулся с ним, схватил его за грудь и заорал, толком не соображая, что…

Боцман свел брови, скривился, как от зубной боли, и, легонько освободившись от меня, сказал:

— Погоди. Пойдем ко мне.

Едва мы вошли, как в динамике раздался треск и вслед за ним — жесткий голос Рихарда Оттовича:

— Боцману немедленно подняться на мостик!

— Доигрался? — зло сказал я. — А где Серафим-то?

— Черт возьми, я забыл, что у меня в ящике баран… — боцман сжал голову ладонями. — Что я скажу кепу? И угораздило же меня… Ребята вчера на «Горах» барана купили. Завпроду не стали отдавать в холодильник. Он же такой — возьмет и оприходует… Эх, недотепа…

— Пойдем, — тронул я его за плечо и вышел из каюты.

В несколько прыжков я поднялся по трапу на бот-дек и… налетел на Серафима! В одной клетчатой рубашке, сцепив на груди худенькие руки, он стоял у шлюпок, просвежался.

Под глазом фиолетово светился внушительный фонарь.

— Глядеть надо! — сумрачно сказал мне радист, хотел еще что-то прибавить, но, увидев боцмана, поднявшегося вслед за мной, поспешно отвернулся.

Я так обрадовался, увидев Серафима живым и невредимым, что даже не съязвил: хорошо, мол, тебе, глядеть с подсветкой. Не спросил, где ему подсунули такую гулю. Залетел в рубку и услышал, как старпом сбивчиво объяснял Янсену:

— Я ему не приказывал. Якимов подтвердит… А боцман всегда ждет случай навредить мне…

— Цел Серафим и здоров, у шлюпок прохлаждается, — выпалил я.

Синельников умолк, споткнувшись на полуслове, уставился на меня непонимающе.

— Да я не вру! — и я с шумом открыл дверь.

Старпом поднялся и медленно, с опаской вышел из рубки. За ним степенно прошел кеп. Но по тому, как судорожно выхватил он платок и отер лоб, я понял, каково было капитану.