Мой лучший друг - [19]

— Ну, наделал ты шороху. Молодец! Признаться, не думал, что ты его одолеешь.

И так довольнехонек, точно собственноручно положил боцмана на лопатки. Но видеть ликование старпома мне было неприятно.

Радость победы развеялась, как дым по ветру, и остался только горький осадок. Каково теперь Палагину после такого конфуза?

Мне было не по себе, и я сожалел о происшедшем.

Подходили и уходили траулеры. Боцман, как всегда, швартовал их. Но не слыхать было его раскатистых громов, и в рубке он не появлялся.

Мы со старпомом стояли на крыле мостика. Тепло и неветрено. Над морем зажигались первые звезды.

— Видишь, он как мешком пришибленный, — кивнул Синельников на палубу, по которой вяло двигался боцман.

— Он ваш старый знакомый? — спросил я.

— На одной парте сидели, — откликнулся старпом. — Еще мальчишкой, как ни старался найти подход к нему, ничего не получилось. Дикарь, драчун. Случилось такое: мать у него в войну утонула — Вадьку в детдом взяли. Ну, там известно, какая житуха. Я жалел его, завтраками подкармливал, хотя крепко мне от него влетало, — старпом зевнул. — Так вот: сам не съел, ему отдавал, не помня зла. А разве он оценил это? Привел его раз домой, и что ты думаешь? Стянул деньги! Мелочь, конечно, рублей сорок всего-то, на них в войну горсть леденцов и можно было купить. Мне тогда влетело от отца: связался со шпаной. А Вадька на другое утро как ни в чем не бывало нахально спрашивает, что я на завтрак притащил.

Губы старпома, полные, масляно блестевшие, презрительно скривились.

«Узелок-то, оказывается, был завязан давно».

Боцман размахивал руками на баке. Матросы вытягивали слабину швартовых, протянутых с траулера. А внизу, под бортом, задрав голову, какой-то парняга просил штормтрап. Все было, как всегда, да не совсем: точно выпал какой-то винт в обычной нашей работе…

На океан пала синяя прозрачная ночь. Ярче горели топовые зеленые и красные огни траулеров. Мерно катились, выплывая из темноты, холмистые волны. Медленно Покачивало «Чукотку».

— Как она утонула? — спросил я о матери Палагина.

— Известно, как тонут. Мужиков-то на промыслах почти не было, а тут лосось на нерест попер, хоть голыми руками хватай. Сколотили из баб рыболовецкие бригады. Мужики у них на кунгасах рулевыми. Ну, привезли первый улов, на рыбокомбинате праздник. Мой отец из своего директорского фонда выдал спирту. Так уж повелось издавна — обмывать зачин. Рыбачки же в одной бригаде заартачились, не отпускают рулевого на гулянку. Ну, он плюнул и ушел. Поплыли бабы к неводам одни, думали, море это так себе, шуточки. Ну и пожадничали, дурехи, — вровень с бортами набрали рыбы. В устье реки, там, где речное течение сталкивается с морским, волны как в добрый шторм. Ну, и не удержали руль, кунгас поставило лагом — и захлестнуло… Отца тогда долго таскали, еле отвертелся, хоть и совсем не виновен…

Старпом почему-то стал мне неприятен. И я молча ушел в рубку. Синельников, наверно, почувствовал перемену в моем настроении и до конца вахты не сказал больше ни слова.

Утром я ждал: вот-вот нагрянет в кубрик боцман и даст мне самую тяжелую работу. Хотелось, чтобы между нами все осталось по-старому, пусть боцман точит на меня зуб. Но Палагин не появлялся. Ну, думаю, вспомнит обо мне после обеда. Не вспомнил.

На следующее утро я опять был предоставлен самому себе. И растерялся: нарушился заведенный порядок. Когда работы невпроворот, мечтаешь избавиться от нее, обойти, увильнуть. Драишь, красишь, плетешь маты, а мысли все об одном: как бы хороша была жизнь, забудь о тебе боцман хоть на денек. Но вот он забыл, и ты почувствовал себя лишним среди людей, занятых делом.

Провалялся до одиннадцати. Не выдержал, разыскал Палагина. Он мастерил на ботдеке штормтрап. Белые капроновые концы продевал в аккуратно закругленные, гладенькие балясины-ступени. На других кораблях обычно не утруждают себя: распилят доску, навертят дыр, пропустят через них манильский трос, и гуляй вверх-вниз по борту. А тут — каждая балясина отделана, ступить на такую любо-дорого.

— Боцман, ты никак забыл, что под твоим чутким руководством еще один кадр имеется? — окликнул я его.

Не вставая с корточек, он кинул на меня недоверчивый взгляд, поднялся, достал пачку «Беломора», выудил губами папиросу.

Я ждал, что Палагин предложит закурить. Это был бы мостик к разговору. Но боцман не протянул мне пачки.

— Так что мне делать?

— Брашпиль надо бы смазать, — искоса взглянув на меня, сказал боцман, чтоб отвязаться. Он не обратил внимания на выкинутый мной белый флаг примирения.

На следующее утро я опять выпрашивал работу. Боцман со мной не заговаривал. А как-то утром, когда мы, позавтракав, курили перед дверью на палубу, он поздоровался со всеми, кроме меня. Я по привычке протянул руку, но боцман прошел мимо.

— Не обращай внимания, — сказал мне Генка. — Он еще не отошел.

Ну ладно, боцман, не хочешь мира — не надо! Я убрал свой белый флаг и пошел забивать «козла» с мотористами. Надо — сам найдет меня.

V. ЛИДИНА ЛЮБОВЬ

Море всегда за пазухой камень держит. Так говорят старые морские волки. Живешь, живешь, плаваешь, уцелев, проходишь сквозь всякие передряги, вдруг — бац, и на ногах тебя как не бывало…