Мой лучший друг - [16]

Вот летит время! Когда я уезжал учиться, он был совсем маленьким, и на тебе — на равных теперь со всеми.

«Осторожней», — шепнул Серега и незаметно кивнул в ту сторону, где обычно толпились у печки нетанцующке ребята. Я поглядел туда и натолкнулся на пристальный взгляд широкоскулого, с челкой до бровей парняги. Из-под расстегнутого ворота белой рубахи выглядывала флотская тельняшка.

«Свой брат, матрос», — определил я.

«Это он для форсу. Ну, в случае чего на меня надейся», — сказал Серега и отошел.

Да, подмога, конечно, значительная. Против того парняги десяток Серег не устоит.

Парень делал знаки Женьке, но та словно не видела. Однако она вмиг поскучнела, точно в солнечный день небо вдруг заволокли облака, и день сделался сереньким, ненастным.

«Что с тобой?» — спросил я.

«Айда отсюда, ты первым, а я за тобой. Встретимся, где уговоримся», — быстро проговорила она.

Неприятный холод из беспрестанно открываемых дверей добрался до меня.

«Боишься, что еще кто-нибудь напросится в провожатые?» — со смешком спросил я.

«Да нет, что ты!» — с усилием засмеялась Женька.

«А если серьезно?»

«Ну его! Привязался тип один, проходу не дает».

«Что ж, нежданно-негаданно пришла и моя пора побывать у колодца, — подумал я. — Значит, вот так оно и бывает».

Я не собирался уступать. Пусть перепадет мне, но все равно пойду провожать Женьку.

Мы вернулись в зал — гордость не позволяла уйти из клуба.

Танцуя, Женька прижималась ко мне, украдкой взглядывала в дальний угол и все уговаривала меня, чтоб этот танец был последним. Ее коленки то и дело сталкивались с моими, и я чувствовал их податливую упругость. Женька взглядывала на меня глубокими черными глазами, и такой близкой была в эти минуты, что не нашлось бы силы, которая заставила меня расстаться с ней. Но за мной неотступно следил парень с челкой и его дружки.

«Подожди минутку… — я подвел Женьку к стулу. — Мы еще станцуем».

«Не ходи, прошу тебя», — она все поняла и схватила меня за руку.

«Не бойся!..» — я видел, как те, что стояли у печки, тронулись за мной.

В первую минуту поздняя весенняя темнота ослепила меня. Но мне была хорошо знакома каждая выщербленная ступенька клубного крыльца. Постепенно сквозь темноту проступили синие крыши, звезды над ними, колодец невдалеке от крыльца. Я шел к нему, а за спиной скрипели шаги спешащих за мной парней, слышались их приглушенные голоса. Припав к ведру воспаленными губами, жадно глотая студеную сладкую воду, я чувствовал над собой разгоряченное дыхание парней.

«Прикурить найдется?» — раздался над ухом хрипловатый тревожный басок. Я не спеша поставил ведро на сруб колодца.

«Отчего же не найдется?» — мной овладело странное спокойствие, каждая клеточка тела налилась тяжелой силой, и возникло никогда прежде столь остро не испытанное чувство уверенности.

Я спокойно зажег спичку, осветил стоящих передо мной парней, спросил негромко:

«Ну, кому дать прикурить?»

Первым сунулся к огоньку парень с челкой. Папироса прыгала в его губах, и он никак не мог приткнуть ее к спичке. Я обжег пальцы, поплевал на них и засветил новую. Парень прикурил. А я, засунув руки в карманы и насвистывая, нарочито медленно двинулся в клуб. В черном небе светились дальние звезды, белели хвосты дыма из труб, в вышине разгоняемые ветром. Резко пахло молодым ледком, весной.

На крыльце из темноты ко мне метнулась Женька. Она была в легком платьице, ее трясло.

«Где твое пальто?» — я обнял ее и повел одеваться. Мимо нас прошмыгнул Серега: оказывается, он был неподалеку, готовый кинуться мне на помощь.

Мы кружили переулками. В деревне гасли огни. Лишь кое-где в конце улицы красновато светились окна. Небо придвинулось, звезды стали крупнее. Они висели над спящей деревней, и синеватый свет их падал на горбы мягких крыш.

Серега с гармонью брел за нами в отдалении и тихонько наигрывал мелодию. Когда мы пришли к Женькиному дому и застыли у ворот, он устроился на лавочке по другую сторону улицы, и гармонь его развеселилась…

Всю неделю, сопровождая нас по ночам, Сергей садился на эту лавочку под темными окнами, закидывал ногу на ногу и, припав щекой к гармони, заводил «Уральскую рябинушку». Песня эта до чертиков надоела хозяевам дома. И, наверное, только оттого не попотчевали они музыканта дрыном, что вспоминали свою молодость.

Я грел Женьку полами жесткой старой шинели, целовал в холодные губы, в закрытые глаза. И ночь пролетала как один час.

Под утро скрипела дверь, из сеней раздавался глуховатый сердитый голос Женькиного отца, и она торопливо выскальзывала из моих рук.

«До завтра!»

И это «до завтра» звучало как обещание…

В последний вечер перед отъездом я переступил порог Женькиного дома. Одному идти не хватало духа, и меня провожал Серега.

Мы сидели на кухне, играли в подкидного дурака. Отец с матерью были в горнице, за плотно затворенной дверью, но все равно мы разговаривали тихими, срывающимися голосами.

Я плохо соображал, путал карты и не вылазил из дураков. Серегу это веселило, а Женька была непохожей на себя: губы решительно сжаты, глаза строгие. Она то и дело зябко укутывала плечи теплой оренбургской шалью. Тревожно поблескивали сережки. Женька точно ждала кого-то, прислушивалась, и это ее тревожное состояние ожидания передавалось мне.