Мой командир - [29]

Бой шёл уже два часа. Боеприпасы заканчивались, и командир отдал приказ стрелять предельно точно и беречь патроны. Сам он стрелял по одной пуле из «калашникова», которым был награждён в жандармерии за отвагу. Так прошло какое-то время, но потом капитан вызвал к себе радиста и, связавшись по рации с гарнизоном, попросил прислать подкрепление. Оттуда ответили, что сейчас ночь и на дорогах небезопасно, потому как контра устроила засады на всех главных дорогах и пока не удаётся что-то сделать с этим. Зная, что предатели прослушивают его переговоры по рации, командир предпринял нечто неожиданное. Он объявил, что из наших осталось только восемь раненых солдат и он сам тоже ранен и что если враг пойдёт в атаку, нас окончательно выбьют с холма. Из гарнизона ответили, чтобы мы ждали до утра, и помощь обязательно придёт. Капитан гневно закричал, что заканчивается «еда» (боеприпасы) и до утра мы не дотянем, а потом со злостью отключил рацию. Между тем разговор прослушивался во вражеском шифровальном отделе, и там начали думать, что всё действительно обстоит именно так.

Сразу после этого командир забрал у пулемётчика оружие, сам выбрал себе позицию и велел старшине остаться с ним для подмоги. Тот быстро лёг рядом, и капитан приказал никому не открывать огонь, пока он сам не выстрелит первым, пригрозив, что если кто-то нарушит приказ, то будет наказан за это самым жестоким образом.

Заметив, что мы никак не реагируем на его выстрелы, противник на время прекратил стрельбу, и наступила тишина, настолько глубокая, что был отчётливо слышен даже малейший звук. Мы тревожно осматривали территорию, прислушивались к каждому шороху и держа палец на курке.

Было примерно за полночь. Капитан Махмудиян знаком дал понять, что ждать осталось недолго. Прошло около четверти часа, как вдруг до слуха донёсся какой-то слабый шорох. Наёмники начали наступать, и вскоре издали показались их зловещие тени. Капитан ненамного ошибся в своих подсчётах, потому как их число действительно не превышало полутора сотен. Он приказал старшине объяснить солдатам, чтобы те не теряли самообладания, доверяли ему, ничего не боялись и, если хотят выжить, ни в коем случае не стреляли без приказа. Тем временем противник тихо продвигался вперёд, намереваясь добраться до переправы, с которой на другой стороне контролировалась узкая дорога.

Накануне капитан Махмудиян успел изучить каждый метр нашего плацдарма и знал обо всех проходах, которыми мог воспользоваться противник, слабых местах и ключевых путях. Именно поэтому он направил пулемёт точно на этот самый проход. Про себя мы восхищались его умом, смекалкой и знанием военного дела, с каждой секундой всё больше доверяя его приказам.　

Враги уже вплотную подошли к переправе, оказавшись от нас на расстоянии пятидесяти или шестидесяти метров. Сердце бешено колотилось в груди в ожидании приказа начать огонь, и никто не понимал, почему же командир медлит. Пока мы тревожно считали секунды, капитан, хладнокровно и уверенно сжимая в руках пулемёт, внимательно следил за проходом. Противника уже можно было разглядеть невооружённым глазом. Мы видели, как он полз в нашу сторону, делал передышку где-нибудь в укромном месте, а потом вновь продвигался вперёд. Полностью уверенный в том, что у нас закончились боеприпасы, он продолжал действовать с осторожностью. В одно мгновение большая часть сил противника оказалась в самом центре перехода. До нас оставалось метров двадцать.

Мы продолжали гадать, чем же всё это кончится, как вдруг в гробовой тишине капитан Махмудиян выпустил из своего пулемёта длинную очередь. Последовав его примеру, мы тоже начали стрелять. Пулемёт работал беспрерывно, одного за другим скашивая солдат противника, словно серп, срезавший сорную траву. Старшина то и дело охлаждал ствол пулемёта, раскалившийся от стрельбы. Командир отдал приказ всем стрелять по той же цели, что и он. Менее чем через десять минут противник обратился в бегство, потеряв многих убитыми, хотя точное их количество мы установить не могли. Окончив тяжёлый бой, мы ещё около часа следили за округой. Наконец командир объявил отбой, и мы поняли, что всё закончилось.

По словам капитана Махмудияна, противник потерял убитыми человек шестьдесят или семьдесят. Скорей всего, под покровом ночи наёмники отвезли в тыл поганые тела своих приспешников.

Командировка подходила к концу, и уже ходил слух, что через две или три недели приедут «запасные». Под этим словом обычно подразумевали солдат, которых отправляли на смену прежнему составу. В шутку мы их называли «запасными».

После этого памятного боя, в ходе которого мы потеряли убитыми троих человек и ранеными одиннадцать, и вплоть до конца нашей командировки противник уже не смел нападать на наш плацдарм и не выпустил в нашу сторону ни одной пули. В последний день мы услышали по рации голос главаря контры, который сказал капиталу Махмудияну: «Я никогда не забуду той ночной атаки и отомщу за неё!» Было понятно, что если он отважился на такую угрозу, значит, поражение действительно оказалось тяжёлым. В конце концов, командировка закончилась, и после того, как капитан передал плацдарм новому командиру, снабдив его самыми строгими рекомендациями, мы вернулись в Тегеран. С тех пор события той ночи постоянно оживали в нашей памяти, и мы время от времени говорили о ней…