Мой командир - [16]

Теперь он жалел, что вчера вёл себя с лейтенантом по-хамски. Он уселся на корточки и стал разглядывать глубокую траншею, которую проделал в снегу особист. Голоса, доносившиеся из блиндажа, становились всё громче.

— Если мне не доверяют, то зачем мне вообще поручили такое дело?

— Дело не в доверии. Каждый должен выполнять свою задачу как следует. А тут полно пустых консервных банок. Вы только жрали и спали!

— Ты, кажется, забыл, что разговариваешь со старшим по званию.

— Я не обязан уважать предателей родины!

Снова повисло молчание. Потом он услышал, как лейтенант чиркнул спичкой. У него тревожно заколотилось сердце.

— Думай, что говоришь. Я студент юрфака и старше тебя по званию.

— И ты поэтому сидишь сложа руки, когда враг марширует у тебя под носом?

— Это всего лишь женщины и дети. Наши крестьяне тоже ходят той долиной.

— Включай рацию и передавай координаты!

— Уже передал, когда в том была нужда. А сейчас необходимости нет. Если умеешь — передай сам, под свою ответственность.

Он услышал, как особист, сыпля ругательствами, пошёл настраивать рацию.

— Она не работает.

— Тут холодно и сыро. Барахлит.

— Отговорочки! Да по твоей наводке миномёты бы их всех к чертям разнесли.

— Миномётным огнём их не достать. Тут как минимум двадцать километров.

— Вы предатели. Только жрали и спали тут.

Дело пахло керосином. Мороз пробирал до самых костей, его трясло от холода. Он встал, прошелся вверх-вниз. Он знал, что лейтенант сам вывел радиостанцию из строя — видел, как тот возился с передатчиком, пока особист поднимался в гору.

Особист заорал:

— Я доложу вниз, и вам покажут, где раки зимуют!

Послышался короткий смешок лейтенанта, а потом ему показалось, будто блиндаж содрогнулся. Раздался грохот — что-то падало и с треском ломалось; потом — крики и ругань.

Он бегом бросился к блиндажу. Перед входом на несколько мгновений застыл, прислушиваясь. Теперь он был уверен, что особист набросился на лейтенанта и они схватились.

Он спустился в блиндаж. Верзила особист повалил лейтенанта и, сидя на нём верхом, пытался его задушить.

Глаза лейтенанта вылезали из орбит, губы посинели. В ужасе он пытался сбросить сжимавшие его горло пальцы. Но особист был сильнее и вкладывал в хватку всю свою ненависть.

Он попытался оттащить особиста, потянув его сзади за ворот. Лейтенант хрипел, умоляя о помощи. Особист обернулся и ударил кулаком ему в лицо. Пошатываясь он отступил и рухнул на пустой ящик от боеприпасов, не удержался и сполз с него прямо в сковородку, полную еды. Он измазал руку в жирной жиже, попытался подняться, но снова упал. Острая боль пронзила позвоночник. Он всё ещё слышал голос лейтенанта — как будто со дна колодца. Лейтенант молил о помощи.

Кое-как встав на ноги, он снова бросился на особиста, схватил его за ворот куртки и потянул.

Лейтенант бился, пытаясь вырваться из крепких чёрных лапищ. Язык вывалился у него изо рта, вокруг губ белела пена.

На секунду его взгляд встретился с полным мольбы взглядом лейтенанта.

Он со всей силой опустил кулак на загривок особиста, выругался и снова потянул его на себя.

Особист одним движением швырнул его через спину вперёд, перекинув через лейтенанта и двинул ему в лицо каблуком ботинка. В голове у него раздался громкий хруст ломающейся кости, из носа хлынула кровь.

Ничего не видя, он рукой попытался нащупать какую-нибудь опору, чтобы встать. Хрип и стоны лейтенанта становились всё тише.

Ему под руку попался автомат.

Ещё не понимая, что делает, он схватил автомат, с криком повернулся к особисту — тот только беспомощно выставил вперёд руки — и всадил в него очередь.

Грохот выстрелов оглушил его, заполнивший помещение дым вызвал приступ кашля. Он с отвращением отшвырнул автомат, в ужасе поднялся на ноги и прислонился спиной к мешкам с песком.

Особист повалился назад. Он лежал на земляном полу блиндажа без движения, как бревно. Его перекошенное лицо было заляпано кровью.

5

Ему недоставало смелости вернуться в блиндаж. Он стоял снаружи и трясся от холода. Он всё ещё не мог поверить, что убил особиста. Всё произошло слишком внезапно. Лейтенант курил одну за одной, меряя шагами протоптанную в снегу тропинку. Лицо у него опухло, волосы были всклокочены, на тонкой красной шее синели следы от пальцев особиста.

Время как будто застыло на месте. Он потерял счёт минутам и часам. Во рту стояла горечь, и курить было уже невмоготу. Он переминался с ноги на ногу, стараясь не встречаться глазами с лейтенантом.

Приближалась ночь, и, оставшись снаружи, они рисковали замёрзнуть насмерть. Лейтенант не обращал на него никакого внимания. Он успел так утоптать снег на тропинке, что тот блестел, как хорошо отполированный металл. Через каждые несколько минут у него начинался приступ кашля. Обхватив руками шею, он складывался пополам и выхаркивал на снег мокроту, смешанную с кровью.

Он заглянул в дверной проём. Фонарь погас, но в полутьме были видны здоровенные неподвижные ноги особиста в оливковых брюках. Он подумал, что надо с этим что-то делать. Когда лейтенант подошёл ближе, он остановил его.

— Я не специально. Не знаю, как так вышло.

Взгляд у лейтенанта был осоловелый и недоверчиво-удивлённый. Было похоже, что он не понимает, что происходит вокруг.