Мой дядя Адриано - [22]

В Италии музыкальный мир 68-го выглядел гораздо бледнее. В песнях преобладали политические темы. Главной особенностью итальянского протестного движения 1968 года, самого масштабного – наряду с французским – из всех западноевропейских движений, было участие в протестах не только студентов, но и молодых рабочих. В Италии протест стал результатом тяжелой социальной болезни, начавшейся в 60-е и вызванной тем, что экономическое развитие (так называемый экономический бум) не привело к улучшению социального и экономического положения низших слоев населения. Главная особенность итальянского 68-го – это союз, который крепнет на площадях между рабочими и студентами. Забастовки рабочих на заводах слились воедино со студенческим движением, критиковавшим отсталую и неполноценную систему образования и требовавшим обеспечить правом на образование и молодых людей из экономически неблагополучных семей. Протест принимал неизвестные доселе формы: «захват»[51] школ и университетов, демонстрации, во многих случаях приводящие к столкновениям с полицией (например, демонстрация по случаю премьеры в Ла Скала в Милане, когда некоторые протестующие попросили о сотрудничестве ту самую полицию, которая «должна была остаться, чтобы защитить людей – этот символ потребительства»). Музыкальный же протест в Италии имел мало последователей, первые намеки на бунтарство появились еще в 1966 году, когда Франко Мильяччи и Мауро Лузини написали песню «C’era un ragazzo che come me amava i Beatles e i Rolling Stones» («Был один парень, такой же, как я, он любил The Beatles и Rolling Stones»). Так и не изданную песню исполнил Джанни Моранди. Для справки следует помнить, что телекомпания RAI подвергла цензуре этот текст, посвященный войне во Вьетнаме, одной из самых кровавых страниц современной истории, писавшейся как раз в то время.

Адриано тоже было что сказать. В песне «Mondo in mi7» он предсказал темы, волновавшие протестующих, и, как обычно повинуясь инстинкту, бросился с головой в нечто новое и неизведанное, завладевшее его мыслями. Это животное чутье, способность ощущать изменения, привело дядю к довольно крутым берегам. Тем временем социальный конфликт становился все ожесточеннее, особенно в Милане. Жаркая осень 1969 года – это уже современная история, событие, которое, возможно, займет несколько страниц в учебниках, но в те годы это казалось началом революции, на крупных заводах царило напряжение, экономический кризис привел к появлению фабричных профкомов, а протест 1968 года приобрел оттенок социальной революции. В 1970 году, в разгар рабочих и студенческих протестов, Адриано решился на самую большую авантюру: он ввязался в очень сложные и до сих пор вызывающие вопросы события, и развязал полемику своей самой неоднозначной песней того времени – «Chi non lavora non fa l’amore» («Кто не работает – тот не занимается любовью»). Песня, а иначе и быть не могло, сразу же была воспринята как манифест против рабочих, провокация, осуждающая забастовки. А затем случилось непредвиденное: тогдашние неофашисты, составлявшие Итальянскую социалистическую партию, присвоили себе название песни и превратили ее в пропагандистский лозунг против протестного движения рабочих. Возмущение достигло апогея, когда во время забастовки в небольшой компании в Монце рабочие ответили дяде гигантским плакатом: «Дорогой Адриано, кто работает, тот не занимается любовью».

Для меня – а в те годы я был студентом Миланского университета и участвовал в протестах, центр которых находился именно в университете – это был удар под дых, казалось, что я несу ответственность за эту песню. Все, кто знал о моем родстве с Адриано, тут же воспользовались возможностью передать дяде «пару ласковых». Впервые мне было стыдно, что я племянник знаменитого Адриано. Однажды на стене во Флоренции появилась надпись: «Челентано реакционер». Тогда я решил связаться с дядей и спросить, что, черт возьми, заставило его написать такую песню. Его ответ, как и предполагалось, содержал в себе равные доли наивности, откровенности и комичности. Адриано опередил мой вопрос:

– Видел, какие беспорядки разгорелись из-за моей песни?

– Я бы лучше посмотрел, как ты охладишь все эти настроения. Чего ты добивался?

– Нет, Бруно, меня неправильно поняли, я хотел сгладить противоречия между начальством и рабочими. В тексте песни я прошу рабочих и начальников прийти к соглашению. Разве это плохо?

Я пытался объяснить ему, что это произведение – благодатная почва для любителей превратных толкований, что его намерения, возможно, были благими, но в итоге получился очень провокационный текст. Дядя выслушал мои доводы и стал размышлять, он был уверен в своей правоте, но одновременно понимал, что что-то не так, и не хотел прослыть фашистом. В конце телефонного разговора я сообщил ему о надписях на стенах во Флоренции:

– Ты видел, что там написали? «Челентано – реакционер».

– Не может быть!

– Адриано, ты удивлен?

– Нет, вовсе нет… но прости за вопрос: что такое «реакционер»? Я не понял.

Я перестал злиться и засмеялся. А потом объяснил, почему его обвинили в реакционизме, посоветовал взять словарь, но понял, что этот вопрос отражает саму суть моего знаменитого дяди. Откровенность, иногда чересчур старомодная, и неведение. Я смирился с тем, что дядя Адриано был именно таким. Непредсказуемый, сочетающий в себе диаметральные противоположности, он мог быть реакционером и революционером, человеком религиозным и светским, политическим и аполитичным. Приверженцем традиций, опережающим свое время, как в музыке, так и в жизни. Поклонником парадоксов. Наиболее интересным примером всего этого с музыкальной точки зрения является «Prisencolinensinainciusol» («Призенколиненсинайнчузол»), произведение, вышедшее в 1972 году, с текстом, напоминающим граммелот