«Мой друг – инопланетянин!» - [12]

***

Братва набралась основательно. Пытались петь «мурку», но Валет резко пресек попытку. Он был явно не в настроении. Кто-то из сидевших за столом начал разбредаться по комнатам – интересно, что жильцы, только что чудесным образом переместившиеся сюда кто из ИТК, кто из СИЗО, организовали свой быт по образу и подобию им более привычному. Несмотря на то, что комнат в этой квартире оказалось больше чем жителей, никто не спал отдельно. В каждом помещении жило по несколько человек. И, можно подозревать, что, найдись там двухъярусные койки, желающие спать на них нашлись бы без труда.

За стеной раздался грохот чего-то падающего. Никто не обратил внимания – падающие тела здесь были обычным делом. Потом, кто мог, сам доползал, а кто не мог, так и валялся в коридорах до утра.

Паленый сидел за столом один. Из блатных с ним мало кто общался. Видя, как из ничего возникают браток за братком, каждый из них сознавал, что и он тоже был когда-то сизым облаком над стулом. Которому Паленый сказал: «будь». И он стал человеком.

Для них эта метаморфоза была не болезненна, но морально неприятна. Они чувствовали себя как бы сотворенными Паленым. Сотворенными из ничего. Здесь. Это там, на зоне, они были самодостаточными, уверенными в себе урками со своими законами и понятиями. А здесь им сказали: «Будь!», – и они стали. Но никто их не спрашивал, хотят ли они сидеть сейчас в этой квартире на Васильевском острове, пить водку и совершенно не понимать, что происходит. Зачем это все, и какая конечная цель этого предприятия…

То есть чувствовали они себя, в некотором смысле, подопытными кроликами. И от этого чувство благодарности к Паленому как то не появлялось. Они были лишены возможности выбирать и верили только в то, что Валет и другие авторитеты точно знают, куда их ведут.

Но ни Валет, ни другие, совершенно так же как и они, ничего не понимали. И они вызывали все новых, все более авторитетных бандитов. Те тоже пытались осмыслить, организовать какой-то план, придумать какое-то предприятие. Но почему-то все сидели и выпивали, сидели и выпивали, чтобы не смотреть на этого страшного Паленого, который творил из пустоты все новых и новых людей…

И эта квартира – по коже Валета пробежал холодок – она была как лабиринт. Какой-то странный лабиринт с обуглившимися стенами, кишащими тараканами, грязным полом и серым потолком. С немытыми закопченными окнами, которые выходят… «Куда выходят окна? – внезапно вздрогнул Валет. Никто никогда не открывал окон. – Выходят ли они вообще куда-нибудь?» Он подошел к окну и дернул за ручку. Ручка осталась в руке. «Шпингалет открой», – снизу послышался голос лежащего у батареи братка. Валет нервно откинул шпингалет и дернул прямо за раму. И тут же отпрянул от окна. За ним, где-то в полутора метрах от окна, была серая закопченная стена. «Колодец! – запаниковал он. Мы в страшном каменном мешке! Вот нас куда Паленый…» – он не успел закончить мысль. В комнату ворвался растрепанный браток из тех что стояли на стреме.

– Шухер! Там, на крыше!

– Что на крыше? Говори быстрей, козел, не мельтеши! – Прикрикнул Валет.

– Человек там какой-то. Верняк над нашей квартирой шарится.

– Двое со мной, – скомандовал Валет, – остальные здесь. Смотрите, – добавил он, зло зыркнув в сторону Паленого, – а ты, Седой, отдохни пока, справимся.

– Сам пойду, – Седой решительно встал. – Хватит, наотдыхался. – Он уже прилично принял и, видимо, решил поразвлечься.

***

Уже подползая ко входу на черную лестницу, я услышал какие-то крики внизу. Прислушался, выглянул. Видно ничего не было – слишком высоко, да и двор – колодец. «Неужели, это обманутый муж милицию вызвал?» – с тоской подумал я. – «Хреново. Другого выхода тут нет! Бомжем что ли прикинуться? Это в спортивном костюме-то за триста долларов? Олигарх, оно, конечно, не олигарх, а только такого бомжа точно заметут до выяснения…»

Мысли были прерваны приглушенным разговором, донесшимся из слухового окошка.

– Слышь, Седой, стой там. Я проверю. Хоть и не люблю когда высоко. Болезнь, говорят такая есть, век воли не видать!

– Отвянь, сам проверю. Устал на нарах чалиться, разомнусь. Глядишь, мочкану падлу. Развлечемся! – возразили ему.

Тут же я увидел вцепившуюся в дверной проем кисть, и на свет божий (солнце уже зашло, то есть божий свет был лунным) вылез мужик с короткой стрижкой и лицом неандертальца.

– О, блин! Здесь чморик! – воскликнул он и сделал приглашающий жест рукой. Дружелюбно улыбаясь, он вылез наружу и шагнул в мою сторону.

Железо тут же подломилось, похоже, сломалась деревянная балка (уж больно серьезный чув был Седой в плане комплекции) и мы вместе кубарем покатились по крутому скату крыши.

***

Если пересказывать происходящее тогда – по прошествии некоторого времени я все-таки научился вспоминать об этой истории без содрогания – то помню я только то, как мимо мелькали печные обрубки, и я, стараясь зацепиться хоть за что-то, бесполезно ранил руки об острые стыки кровельного железа. Не знаю, что чувствуют парашютисты, но у них все же есть надежда на то, что они приземлятся и останутся живы. У меня ее не было. Я летел с крыши пятого этажа во двор-колодец дома номер тридцать три по семнадцатой линии Васильевского острова.