Мой дом — не крепость - [8]

Разговор обыкновенно затевала тетка. Целыми днями она оставалась в одиночестве, когда Оля с матерью уходили в школу, и единственная возможность выговориться наступала для нее только во время еды.

— Кончилось ваше лето, — сказала она, кроша хлеб в тарелку со вчерашней лапшой. — Теперь опять работа да учеба пойдут…

— Почему ты не положила себе жаркого, Маша? — спросила Ираида Ильинична, ловко содрав кожицу с помидора. — Что за привычка есть суп по утрам?

— Вовсе не привычка. Надо же его доедать. А суп с утра полезен. Желудок промыть.

— Маша, ну что ты… — Ираида Ильинична болезненно скривилась.

— А что я такого сказала? — тетка громко зачмокала, обсасывая косточку. — Дело житейское.

Оля посмотрела на часы.

— Мама, ты не опоздаешь сегодня?

— Нет, я пойду к десяти. Воображаю, что меня ждет. Работы, конечно, — непочатый край. Семене Семеныч такой беспомощный… Как он там с ремонтом справился, не знаю…

— Что, собственно, ремонтировать? Школа новая. Всего четвертый год…

— А-а! Ты же не знаешь, Маша!

— Говорят, учителя новые будут?

— Да, Сальникова уехала и химик. Не люблю, когда учительский состав часто меняется. Каждый раз наново привыкать к человеку. — Ираида Ильинична налила себе чаю и критически оглядела дочь. — Оля, ты бы сегодня посидела дома. Приведи в порядок все свои платья, форму… Через неделю — занятия начнутся, пора приготовиться…

Оля не слышала. Она машинально прихлебывала из чашки несладкий чай, в который забыла положить сахару, и думала о чем придется.

…И почему это в каждом человеке непременно сидит нечто смешное, нелепое?.. Во внешности, манере говорить и держаться. И в ней, в Оле, тоже, конечно, есть. Только за собой труднее заметить. А у матери и у тетки — сколько угодно. Наверное, потому, что в старости человеческие слабости и изъяны виднее. Как при многократном увеличении. Мать вот старается держать голову слегка задранной вверх, чтобы не слишком бросался в глаза ее второй подбородок. А тетка причмокивает за едой…

— Оля?!

— А?..

— Что с тобой происходит? Я в третий раз к тебе обращаюсь!

— Извини, я не слышала.

— Надо слышать. Я говорю: займешься своим форменным платьем и фартуком. Выгладишь все…

— Ладно.

— Да смотри не оставляй форточки открытыми: пыль с улицы идет…

— Воздух нынче засоренный, — авторитетно заявила тетка.

— Это почему? — спросила Оля, по-прежнему думая о своем.

— А как же, сколько в него атомов разных понапустили. Взрывают и взрывают. Нынче вот китайцы… И все в воздухе носится. Надо оберегаться…

— Ну что ж, закроем форточки, и никакой нам стронций не будет страшен!

— И что у тебя за привычка, Оля, из всего шутку сделать, — поджала губы Мария Ильинична. — Ничего сказать нельзя…

— Я не шучу, тетя Маша. Я серьезно.

Тетка недоверчиво покачала головой. Кто их разберет, нынешних молодых. Не поймешь, когда смеются, когда говорят всерьез.

— Теперь все болезни от воздуха, — сказала она упрямо, — я в журнале вычитала. В больших городах люди задыхаются.

— Смог, — сказала мать, вытирая губы бумажной салфеткой. — Но ты, Маша, как всегда путаешь: атомные испытания здесь ни при чем. Смог — это выхлопные газы, всякие химические отходы, продукты неполного сгорания и прочая гадость. Нам пока не грозит.

— Как не грозит? Сколько машин развелось. И все коптят.

«О чем они?» — думала Оля. Голоса матери и тетки, казалось ей, слышались издалека, приглушенные и чужие. И слова, которые они произносили, не имели никакого отношения к тому, что происходило в их семье и вообще в жизни. «Дался вам этот злосчастный смог! — хотелось ей крикнуть. — Разве вы не чувствуете, как тяжело дышится у нас в доме?..»

Вместо этого она сказала «спасибо» и встала из-за стола.

Ираида Ильинична вскоре ушла, оставив в коридоре сладковатый запах «рашели».

Тетка позвякивала на кухне тарелками.

Оля послонялась по комнатам, потом достала из шкафа свою прошлогоднюю школьную форму. Примерила ее перед зеркалом.

Платье и фартук стали совсем короткими, как раз по моде. И мать теперь не сможет придраться: отпустить нечего, снизу нет никакого запаса.

И вообще, кто сказал, что форма должна быть такой унылой и мрачной? Разве не лучше модное платьице с отрезной талией? А ребятам — черные костюмчики и белые водолазки.

Она подобрала юбку еще выше и стала рассматривать свои тонкие загорелые ноги.

А может, там, где все это решается, думают, что молодые учителя будут заглядываться на старшеклассниц, если не сделать их похожими на монахинь?..

Она усмехнулась, представив себе застенчивую физиономию историка, который из-за всяких пустяков отчаянно краснел и ни с того ни с сего начинал протирать очки. Девчонки с ним откровенно кокетничали и, пользуясь его слабостью, учили историю кое-как. Впрочем, не все такие, как историк…

Оля сняла форму и заткнула ее в шкаф.

— Успеется, — сказала она самой себе в зеркало и, одевшись, вышла на кухню. — Я пошла. Ты слышишь, тетя Маша? Я ухожу. Запри дверь.

— Куда?

— К обеду вернусь.

* * *

Городской парк в Нальчике хорош во все времена года. Особенно осенью.

По утрам, когда над рекой и озерами еще плавает влажное сеево ночного тумана, а на пожухлых стеблях травы и в шершавом ворохе опавших листьев матово светятся тяжелые капли, в парке безлюдно и тихо. Щедрые, по-осеннему неожиданные краски смягчены, притушены глубокими тенями гор, утренней сизой дымкой и клочьями нерастаявших облачков, застрявших в кронах деревьев. Их последний огнисто-желтый убор поредел, но полностью еще не осыпался, и, когда с гор начинает тянуть ветерком, в парке стоит негромкий шелест — заунывная музыка увядания.