Мой дом — не крепость - [11]

И опять она ощутила странную скованность. Как будто сейчас, сию минуту, ей предстоит серьезный экзамен, и надо уже отвечать, а в голове пусто, нет ни единой мысли, — только обрывки и детские глупости.

— Вы обманули меня! — с вызовом сказала она.

— Помилуйте, в чем? — искренне удивился он.

— Вы — никакой не тренер!

— Нет, почему же? Скоро два месяца, как я занимаю именно эту должность. А чем вызвано ваше недоверие?

— Вы непохожи… Вернее, только внешне похожи на физкультурника.

— У него ремесло за плечами не ходит, — с гордостью сказал Алеша. — Он все умеет, все знает…

— Сильно преувеличено, — поморщился Герман. — Ну а вы, Оля, наверное, кончаете школу?

— Вы и правда все знаете! — вырвалось у нее.

Сченснович негромко засмеялся.

— Что тут сложного? Я представил вас в школьном переднике, с портфельчиком в руках и сразу решил, что никакого диссонанса в этом нет. Значит…

— Он всегда угадывает, — вставил Алеша.

— Таким способом?

— Может быть. Если развивать обычную человеческую способность к предвидению, к предугадыванию событий, можно достичь многого. Все зависит от умения группировать информацию. Скажем, ветер подхватил косынку, которую девушка уронила неподалеку от озера. Какую информацию мгновенно можно извлечь из этого факта? Да самую разнообразную: и то, что косынка голубая, и что сильно выгорела на солнце, значит, ее владелица любит бывать на пляже, и то, что она задумалась и потому уронила. Мало ли еще?.. Но главное не это…

— Главное, что поблизости находилось озеро и ветер мог забросить туда косынку?

— Вот видите, как просто!

— Вы — как плохой синоптик, который сообщает о вчерашней погоде, — сказала Оля.

Сченснович согласно кивнул.

— Совершенно верно. Пример был никудышный. — Он посмотрел на нее сбоку и добавил: — Зато теперь вы перестали дичиться…

— Ну, знаете! — возмутилась она и пошла скорее.

Сченснович тоже прибавил шагу, но замолчал, видимо утратив интерес к разговору. Так они и шли молча до самого выхода из парка.

— До свиданья, — заторопилась Оля, — мне — налево!

— Мне тоже, — сказал Алексей.

— Всего наилучшего! Если захотите поплавать, милости просим к нам в бассейн. Через пару дней ремонт кончится, и он будет работать.

— Спасибо.

По дороге домой Алексей ей что-то рассказывал. Она не слушала. Побаливала голова после бессонной ночи.

— Кто он все-таки? — спросила она уже в подъезде.

— Кто? — не понял Алексей.

— Ваш друг.

— А, Герман. Он очень интересный человек. Ушел с третьего курса геологического. Не понравилось. Был на Памире с какой-то экспедицией, объехал весь Дальний Восток. Даже за границей был. Работал в журнале фотокорреспондентом, массовиком в одном из крымских санаториев. Страшно много читал…

— Вы давно его знаете? Почему у него такая странная фамилия?

— Месяц скоро, как мы познакомились. А фамилия? Дед у него — поляк.

…Тетка поворчала, закрывая за ней дверь на цепочку:

— Где ты ходишь? Посмотри, какие тучи! Опять ливень собирается, а я боюсь, когда тебя нет. Мало ли что может случиться!

Оля постояла в коридорчике перед зеркалом. Щеки у нее горели.

— Ду-у-ра! — прошептала она своему отражению.

— Что?

— Ничего, тетя Маша, я так…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Каждый год первого сентября Евгений Константинович Ларионов с утра начинал волноваться. Впрочем, чувство, овладевавшее им, было гораздо сложнее и не укладывалось в это поверхностное определение.

Он учительствовал почти четверть века, но ничего не мог с собой поделать: перед первым уроком в новом учебном году у него предательски менялся голос и влажнели ладони. Ему казалось, что он все перезабыл и катастрофически пуст, как вылущенный стручок фасоли.

Он заранее представлял себе коридор — длинный, пахнущий недавним ремонтом, до краев наполненный ребячьими физиономиями, белыми накрахмаленными передниками и воротничками, красными галстуками и нарукавными повязками дежурных, смехом и гомоном, самоуверенным ломающимся баском старшеклассников и девчачьим писком, беготней и трезвоном электрического колокольчика. Краски и звуки эти были знакомы ему целую вечность, но всякий раз вызывали впечатление новизны, возбуждающе радостной, немного пугающей неизвестности.

Школьный коридор перед первым уроком!..

Он — как живой организм, бодрый, неугомонный, заряженный энергией ожидания, живущий своей, не каждому понятной жизнью.

Потом — учительская. Громоздкий фикус в деревянной кадке, длинный прямоугольный стол, накрытый зеленым сукном, разномастные портфели и сумки на стульях и подоконниках, запахи мела и чернил, лист ватмана на стене с написанным простым карандашом расписанием уроков. Возле него толпятся молодые учителя. Старые, умудренные не спешат: расписание временное — еще двадцать раз переменится.

И разговоры. Обо всем на свете. О летнем отдыхе и цвете загара, о прошлогодних выпускниках и классах, доставшихся от кого-то в наследство, о часах, которых всегда не хватает, сколько бы их ни было, о новых усложненных программах («вечно  о н и  т а м  экспериментируют»), и разумеется, — самая обычная женская болтовня о болячках, лекарствах и тряпках.

Евгений Константинович любил и не любил учительскую. Она импонировала ему, как все, связанное со школой, проникнутое привычным размеренным ритмом от звонка до звонка. Но он так и не научился терпимо, относиться к тому мелкому, эгоистичному и мещанскому, что вносили в устоявшийся быт любой учительской люди серые, малообразованные, затвердившие когда-то свой предмет по параграфам и не интересующиеся ничем, кроме самых обыденных житейских дел и устных новостей, очень похожих на обыкновенные сплетни.