Мой братишка - [5]
«Да, свинство!» — так я сам себе тогда и сказал.
Конечно, папа сердился на меня из-за Кима. И, конечно, он не разговаривал со мной, желая наказать меня, это понятно. Вообще-то нас никогда не наказывали, никуда не запирали, не говоря уж о том, чтобы лишать чего-либо вкусного. Хотя именно так поступали родители всех моих знакомых мальчишек: чуть не послушаются — их не пускают гулять, а то и поддадут. Мы же всегда должны были сами, своим умом доходить до того, что именно мы сделали неправильно.
Однажды, мы с Кимом были еще маленькие, родители затеяли прогулку за город. Они хотели навестить своих знакомых, а мне не терпелось поехать купаться. Я развопился, что к их знакомым ехать не собираюсь, лучше вообще останусь дома. Папа держался совершенно спокойно. Он только спросил Кима: «А ты?» Ким утвердительно кивнул головой, ему было все равно, куда ехать. Я был уверен, что мама не оставит меня дома, и упрямо повторял: «Не поеду, и все!» Но мама, хоть и с явной неохотой, открыла сумку и отложила еду, взятую в расчете на меня. «Оставляю тебе перекусить», — сказала она.
Папа отделил от своей связки ключей один ключ — тогда у нас с братом еще не было своих ключей — и приказал быть повнимательнее, не потерять его, если я надумаю пойти гулять.
Они собрались и ушли.
Очень хорошо помню, в какую я пришел ярость. Сначала я просто окаменел посередине комнаты, потом не выдержал, бросился за ними, но было уже поздно. Я все еще не верил, что они могли уехать за город без меня. Какое-то время я постоял перед домом и затем решил вернуться в квартиру. Пусть они меня там найдут. Домой! Но домой-то я и не попал. Выскочив, я захлопнул дверь, а папин ключ остался на столе. Там же лежал и пакет с едой. Как же я их ненавидел в это мгновение!
От нечего делать я пошел в сквер, но у меня не было даже пятидесяти геллеров, чтобы выпить воды. Помню, каким мучительно долгим был этот день. Я был голоден как волк, и какая-то женщина с коляской, севшая рядом со мной на скамеечку, предложила мне булочку. Разумеется, я ее взял.
Потом я насочинял, что мои родители с братом уехали за город, а меня не взяли с собой, потому что я им неродной, вот они и рады хоть на денек избавиться от меня. Женщина жалостливо посмотрела на меня, и на ее глаза навернулись слезы. Уходя, она протянула мне две шоколадные конфетки. А я так разошелся, что и впрямь казался себе сироткой из приюта. Но когда тетя ушла, мне стало стыдно. Я не мог понять, зачем взвел такую напраслину на маму и папу. Потом я испугался: а вдруг эта женщина знает моих родителей? Ведь такое вполне возможно, живет-то она где-то близко, раз приходит сюда с коляской. Но даже если она их не знает, все равно: ну можно ли так глупо болтать, тем более что меня уговаривали ехать со всеми вместе. И так я постепенно понял, что сам во всем виноват. Бегал бы сейчас с Кимом по траве, а теперь вот сижу в сквере и не могу попасть домой. Сначала я жалел себя, потом Кима, который был неприятно удивлен, когда я с ними не поехал. И постепенно я дошел до такого состояния, в каком, по-видимому, папа хотел бы меня видеть.
Когда они вернулись, я и виду не показал, что мне было плохо. Притворился, словно ничего не произошло. Спрашивал, как они съездили, и похвастался, что у меня тоже все в порядке.
Разумеется, впоследствии я вел себя так, чтобы подобный случай не повторился.
Папа всегда готов выслушать нас. Нам только надо его убедить, и тогда он обязательно сделает то, о чем мы его просим. Но он не любит, когда кто-нибудь стоит на своем только из упрямства.
Когда папа принес из больницы записную книжку Кима, он меня очень внимательно выслушал. А что я ему, собственно, сказал? Сказал, что Путику очень хотелось видеть наших обезьян, а у папы все равно не было времени отвести нас в виварий, так как он готовился к отъезду, поэтому мы ему ничего и не сказали. Путик и только Путик виноват! Он нас не послушался и потихоньку открыл дверцу клетки. Как же я мог догадаться, что у Кима вовсе не грипп? Как я мог усомниться, если даже папа говорил, что грипп? Я сделал все, чтобы папа поскорее вернулся домой. Так ведь? Я не говорю, что не виноват, но я не врал. Почему же папа теперь со мной не разговаривает? Мог бы он мне, по крайней мере, сказать, как Ким себя чувствует! Он же знает, как я люблю брата, люблю больше всех на свете!
Ким совсем особенный. С раннего детства он играл со мной в любые игры, какие только я знал. Больше всего ему нравится взаправду представлять наши выдумки.
Вот, например, я изображаю из себя владельца ранчо, путешествующего по Европе и как раз приехавшего в Прагу. Мне хотелось бы осмотреть пражские достопримечательности. Ким становится моим гидом. Он должен меня сопровождать и обо всем рассказывать. И вот братишка раздобывает книжки о древних пражских замках и костелах, отмечает на карте Праги их местоположение, мы бродим по городу, и Ким мне рассказывает, рассказывает… Я делаю вид, что немного понимаю по-чешски, специально коверкаю слова, и Ким очень весело смеется.
Это продолжается до тех пор, пока мне все не надоедает. Ким же готов играть до бесконечности. Но стоит мне нарушить правила игры, он сердится и отказывается наотрез дальше играть. К примеру, я скажу, что, к сожалению, вынужден остановиться у каких-нибудь знакомых, потому что в гостинице «Националь», где можно бы поселиться, нет мест. Ким удивляется: почему же там нет мест, если это большое многоэтажное здание с огромным количеством номеров? Он берет телефонную книгу и ищет номер этой гостиницы. Конечно, ищет на букву «н», но, не найдя, начинает искать правильно — на букву «г»: гостиницы. Сначала с ним не желают разговаривать, но потом все же отвечают, что места для иностранных туристов есть.
