Мотя - [45]

Когда все кончилось, он увидел тяжело дышащего Чичикова, сидящего за своим столом. Пиджака на нем не было, а рубашка порвана в клочья. По обеим сторонам от него стояли Люба и Юка.

— Вы, пожалуй, идите, Николай, — сказала Люба, поправляя бант.

— Вызовите нас, и мы привезем Павла Ивановича, — улыбнулась Юка, поигрывая галстуком Чичикова, и протянула ему черную коробочку рации.

Кока кивнул согласно, и вышел из квартиры. На улице было солнечно. «Вот так и сгорел второй том „Мертвых душ“», — подумал Кока. Чичиков найден и готов к встрече с Шаб-Ниггуратом. Теперь нужно встретить Мотю, найти Ходина — и все. Как-то все просто стало: пришли, нашли, убили, забрали. Ни слез, ни соплей. С третьим сердцем, наверно, совсем просто будет.

* * *

Мотя сидела на трибуне стадиона и баюкала завернутую в шаль банку с сердцем и тихонько нашептывала ему: «… весь день на нашем стадионе дети-зомби играют в футбол. С заходом солнца движения их становятся все более вялыми, постепенно, один за другим, они окончательно укладываются в пожухшую траву, иногда дергая ногой или открывая рот в немом крике, и застывают. Пробегающая мимо собачья свадьба обнюхивает лежащих, лениво покусывает мяч, и исчезает в тепле подвалов. С утренними лучами скупого осеннего солнца они оттаивают, и к полудню двигаются более или менее уверенно, иногда даже кричат. Первый снег застает их лежащими, заносит холмиками, которые постепенно выравниваются. Весной они оттаивают последними, некоторые уже превращаются в лужи, и пропитывают собой стадион. Всюду жизнь… Весна скоро. Ты не бойся, все хорошо будет. Сердце своё уподобить надо комнате, где никогда не загорается свет, и скрывать его больше, чем тайные места тела, потому что истинный стыд в сердце, и стоит открыть его, как все станут смеяться над ним, так говорят. Но мы не дадим им смеяться».

Так прошла ночь, сердце богоматери постепенно успокоилось, и Мотя отправилась с ним на вокзал. Первый автобус уходил только в 9 утра, Мотя решила не ждать, и взяла билет на поезд, в вагон с сидячими местами. Она заняла место, и поезд тронулся. Сердце в банке вело себя тихо, вагон был полупустой, и Мотя задремала.

Зимой в вагонах из железнодорожной воды, креозота и крошек, оставленных пассажирами, заводится вагонная коляда. Она кутается в шкуры прошлогодних проводниц и железнодорожную униформу, пахнет жидким мылом, и катится по вагону, хромая на обе ноги, прося билетики и лепеча что-то совсем нечеловеческое.

А иногда сядет в конце вагона, закинет ногу за ногу, а одна нога у нее обычно утиная, а вторая обязательно с копытом, и, аккомпанируя себе на флейте ключа от туалета, запоет что-нибудь вроде:

Скоро кончится век, как короток век,

Ты, наверное, ждешь, или — нет?

От этого храпящие во сне начинают храпеть еще громче, а дети падают с верхних полок, сыплются прямо…

Мотя спала.

7

— Здравствуй, Кокище! — Мотя ввалилась в гостиничный номер и поставила банку с сердцем на стол. — Можно, я поем и посплю? Намаялась я с этим сердцем, устала страшно.

— Привет! — улыбнулся Кока. — Конечно, отдыхай. Вот, ешь, — он развернул большущий пакет трубочек с заварным кремом и налил кружку крепкого чая.

— Ты рассказывай, как у тебя, пока я ем, не обращай на меня внимания. Получилось с Чичиковым? — Мотя взяла сразу две трубочки и откусила от обеих.

— Да, все хорошо, осталось только Ходина найти, — и Кока рассказал ей о девочках-мамонтах.

Мотя молча кивала головой, уплетая пирожные. Потом рассказала о своих приключениях.

— Ой, хорошо-то как, — она наконец насытилась и отодвинула от себя пакет. — Кока, ты не видел нож?

— Вот, на тумбочке. А что случилось?

— У меня мизинчик на левой ноге сломался… болтается так неаккуратно, отрежу. Скакала там по этому мавзолею…

— Что ж ты сама-то… давай… жаль, я так люблю твои мизинчики…

— Мне тоже жаль — он был такой симпатичный с красным лаком.

— Слушай, я буду спать, закроешь мне глазки?

— Конечно.

— И еще, я потекла, кажется… Уколешь мне формалина?

Она выдохнула на тыльную сторону ладони и сразу понюхала: нет ли трупного запаха?

— Скорее бы все это… а то я, боюсь, рассыплюсь… — Мотя свернулась калачиком и, наверное, уснула.

Кока аккуратно завернул отрезанный мизинец в бумагу и сунул в карман. Закрыл глаза Моте. Потом достал из-под кровати чемодан, вытащил оттуда банку формалина, набрал большой шприц, положил Мотину руку себе на колени и ввел формалин в ее вену. Выбросил шприц в урну и лег рядом с Мотей.

Мотя обняла его, устроилась головой на груди и сонно пробормотала: Расскажи что-нибудь. Ты говорил, у тебя дядя на ментальной зоне сидел, кажется? на ментальной или ментовской? Я плохо разбираюсь.

— Ага, было дело. Народ часто путает, но ментальная и ментовская — это разные вещи. Хотя, конечно, ментовская может быть и ментальной одновременно. Тут разница в чем: ментовские — это где сидят «асуры, чью ярость не могут вместить небеса», ну, то есть, менты, которые сильно по работе накосячили. Менты — это же от древнегреческого Μέντωρ, наставник, типа. А ментальный — это от латинского mentis — душа, там за мыслепреступления сидят. То есть, конечно, бывший мент вполне может сидеть на ментовской ментальной зоне, такое редко, но бывает.