Мототрек в ад - [2]

Джонни тащит за волосы этот кусок дерьма по центральной улице Бугезфорда — город вздыхает с облегчением.

И от улыбок девичьих вся улица светла. Истинно так.

Девочка Джиред Попец — мандюшка, изнасилованная Иезекилем когда ей было одиннадцать лет, хлопала в ладошки и кричала: «Круто-круто. Давно пора порвать эту вонючую задницу!» "Дави пидара-педофила!" — кричала какая-то мать-одиночка. Праздник был, одним словом.

— Сынок, не надо, еб твою мать, — вяло протестовал папашка, и адские хрипы издавались сквозь кровь и дыры от выбитых гнилых зубьев, — я не обижал малышку, она все врет, она ебаная врушка, клянусь жизнью твоей мамы.

И теми самыми словами старик подписал себе приговор.

Джонни повесил папу прямо перед Бугезфордовским полицейским участком.

Вздернул его на фонарном столбе, как большевик белогвардейца.

Потом, согласно обычаю дикарей Африки и Амазонии, отрезал папе член хлебным ножиком.

Кровь била фонтаном на почтенных граждан Бугезфорда, которые собрались посмотреть на происходящее.

Это ж было супер-шоу! "Почему он отрезал ему хуй, мамочка?" — спросил один малыш свою охуевшую родительницу, получил звонкую затрещину и был удален из театра за употребление грубого слова.

Джонни-Грустняк хотел запихнуть отрезанный член папе в рот, но не смог найти лестницу.

Посему он решил прекратить прямую трансляцию и сдаться в участок.

Сержант Вислозуб, оформлявший арест Джонни, как и все прочие деревенские мусора знал Джона с малых лет и сначала даже отказался его забирать.

— Это могло бы стоить мне моей гребаной работы, херова служба — никуда не денешься, но я не посадил бы тебя.

— Бля, сержант, я папу повесил и хуй ему отхватил и ты не стал бы сажать? Да ты гонишь, дядя, — и Джонни-Грустняк недоверчиво поглядел на сержанта.

— С твоим долбанутым папой, будь он не ладен, я ходил в школу, — грустно вздыхает сержант. — Знаешь, чтобы я сделал… Я бы пошел с тобой в "Козырную свинку" и поставил бы тебе пива, чтоб ты накачался и радовался со всеми вдовами Бугезфорда, которых ты избавил от своего вонючего папашки.

Джонни пожал руку старому доброму копу и натрескался с ним пива «Тетли», мужественно выпил аж двадцать пять пинт.

Но это было в прошлом, а сейчас было другое.

Джонни протопал через тюремные ворота на свободу.

Он охуевал от счастья и хватался за воздух, который вонял говном (тюрьма находилась рядом с городским дерьмохранилищем).

Это было сладкое говно свободы, говно, которое в корне своем говенном отличалось от говна тюрьмы, того, что находится в параше, но при том воняет на всю камеру, камеру, в которой соблюдаются все твои гребаные гражданские права, и говно, то, что люди производят на воле — эти два очень разных говна.

И был еще сладкий звук, музыка счастья звучала в небе раннего утра свободы, та музыка, которую Джонни-Грустняк безошибочно отличал от любой другой — ревел Харлей. Из-за калохранилища как видение, как символ вольницы вылетала охуенная тачка, вылетала и подруливала к воротам тюрьмы.

— Ну че, Джонни, все круто! — рявкнул Бобби Соккет, осадив блестящую стальную лошадку ровняк перед ним.

— Да, да, да, — прошептал Джонни и погладил свастику на бензобаке. — Ты хорошо делал свое дело, пацан, — Джонни продолжал гладить свою лошадку, разукрашенную молниями-рунами СС. Тачка была как песня штурмовиков Гитлера. Она была прекрасная аж жуть, и ужасная просто прелесть… Собранная своими руками по спецзаказным деталям, рукояти с изображением смерти, движок на 74 оборота, хром.

— Гонял ее каждую субботу и каждое воскресенье драил, аккурат после церкви, точно как ты велел — Бобби Соккет раздувался от счастья, что смог услужить самому великому Джонни-Грустняку.

— Все нормально, — скупо выразил свое одобрение Джонни-Грустняк, — погнали, пацан. Он повернул ключ зажигания, и аж прослезился чуток, когда тачка заревела под ним. Под свободным Джонни!!!

— Пора повидать мою мелкую сестренку.

И они погнали свои задницы как черти, с фантастическим ощущением скорости в заднем проходе.

ЗАЕЗД № 3 ГОВНОСТАИ САТАНЫ

Их было пятеро.

Выродки, а не люди!

«Говностаи Сатаны»!

Cамые порочные, жестокие, психически больные, сам поименуешь, если будет желание к такой-то матери, злобная, вонючая банда байкеров-насильников-внезаконников, которую только видел мир, да и тот бы ужаснулся.

Пять нечестивых подонков, самых отъявленных говнюков, гондонов и пидарасов, которых только рожала Мать-Земля в своем самом страшном сне.

Облаченные с головы до пят в вонючий грубый хлопок и заляпанную дорожной грязью и пылью кожу, они выглядели как стая летучих мышей, вырвавшаяся на полном ходу из Ада.

У всех пятерых окладистые бороды, темные очки, а руки и туловища испещрены массой уродливых татуировок — черепа, змеи, кинжалы, голые женщины, масса соответствующих прыщей на коже, да все, что угодно.

Их вонючие хлопковые майки и кожа словно гирляндами были украшены аксессуарами дерьмеца черной магии Третьего Рейха: черепа, свастики, нашивки, медали, кресты, руны, — и тому подобного эзотерического барахла, которое выставляется на каждой западной толкучке в неимоверных количествах оптом и в розницу по самым дешевым ценам.