Мосты - [27]

— Знаешь, зачем кум созвал столько народу?

— Зачем?

— Так ведь чулукчане потребуют выкуп за лисицу… Иначе не отпустят… Они, черти, упрямые…

— В каждом монастыре свой устав.

Мне было мало дела до выкупа. Ну что ж, придется дать парням из Чулука две-три сотни лей, чтобы пошли в корчму и выпили за здоровье девушки, покидающей их село: ведь они столько раз водили ее на хоровод, столько раз отплясывали вместе, что не грех и выпить на прощанье.

4

Да, расставался с холостой жизнью бадя Василе…

И меня пригласили на свадьбу в чужое село. Откровенно говоря, я думал об одном: как бы дождь не подпортил свадьбу. У нас были все основания опасаться ненастья. Стояла поздняя осень, а Чулук расположен в долине дождя капля, грязи воз. К тому же есть примета: если жених ел из котелка или из горшка, быть на свадьбе дождю! А бадя Василе — пастух, всю жизнь только из котелка и кормился.

А пока что Чулук встретил нас тихой погодой и блеянием овец. Навстречу вышли тамошние гости в нарядных постолах, повязанных до колен шнурками из разноцветной шерсти. Я смотрел на их ноги, пытаясь отличить баб от мужиков. Но это было невозможно. У всех постолы одинаковые, красивые.

Всего четыре километра лесом отделяли наши села. Но если подумать, мы жили будто в другом мире. В селе нашем много зелени, кругом кодры. В округе нас прозвали корчевателями и цибульниками, потому что в нашем селе мужики корчевали пни и на этой земле сеяли лук. Чулукчан же величали дымарями — село их, расположенное в низине, в непогоду тонуло в дыме и тумане.

Иначе одевались они, иначе вели хозяйство. У нас обычно держали лошадей и коров. В Чулуке — овец и волов, особенно овец. Казалось, само село стоит на овечьем руне. Топнешь ногой по земле — и под тобой словно шерстяная пряжа. Под слоем навоза и перегнившей соломы почва топкая, хлипкая, пружинистая.

Чулукчан не очень жаловали у нас в селе. Ничем они не выделялись в округе, если не брать в расчет истории с фальшивыми деньгами, нагнавшей страху на все скотные базары и тем прославившей Чулук на всю Бессарабию.

Но зато к чулукчанкам у нас относились куда лучше. Приданым у них была хорошая чистая шерсть и плодородная тучная земля. И еще славились они: наденут после замужества свои двенадцать пестрых юбок одна на другую, так и до самой старости не заглядываются на чужих мужиков. Впрочем, мужики на них тоже не обращали особого внимания. Были, однако, они бережливые, хозяйственные. А из шерсти каких только чудес не делают — И ковры, и дорожки, и юбки, и кофты, и настенные украшения. Соткут ошейный поводок для коровы — будто живой цветок горит. Правда, скуповаты: от них не выйдешь с крошками на подбородке. Даже сегодня, на свадьбе бади Василе, чувствовалось это. Веселье быстро притухло, разжечь его было нечем. У входа в погреб сидел какой-то старик из невестиной родни и считал бутылки с вином. Мы со своими флягами выходили во двор за овчарню, не с пустыми руками приехали, жажду водой утолять не стали, тем более что в колодцах дымарей вода солона и мутна. К вечеру, когда родичи невесты танцевали с вещами из ее приданого, мы почувствовали, что здешнее вино разбавлено водой. Не видно было ни одного раскрасневшегося, разгулявшегося мужика, и пели жидковато, подгоняемые больше музыкой и чувством долга. Тоже мне свадьба!

Только Митря ходил гоголем: учуял, что запахло дракой. Шепнул мне по секрету: что-то затевается. Чулукские парни улизнули со свадьбы, прихватили дубинки и устроили засаду. Ждут, когда выедем из села. Этого только не хватало! Целый день пили разбавленное вино, в котором, как сказал дедушка, купались лягушки, да еще возвращаться с разбитой головой! Но Митря подбадривал гостей, подмигивал приятелям и орал во всю глотку:

Подошла к концу гульба!

Спешит замуж голытьба.

Невеста, как принято, притворно плакала, приникнув к матери.

Вырлан танцевал с подушками из приданого, держа их на лысине. Запряженные кони ржали на дороге и нетерпеливо били землю копытами.

От гиканья звенели стекла, вот-вот крыша сорвется. И после пронырливый шепот:

— Перекрыли все выезды из села!

— Все цепи с колодцев пообрывали, дороги перевязали, ни на телеге не проедешь, ни верхом!

— Мы же люди, — успокаивал гостей Георге Негарэ. — Договоримся. Надо дать выкуп — дадим.

Когда подъехали к длинному столу, перекрывавшему дорогу у сельской околицы, Негарэ спросил весело:

— Во сколько оцениваете свою лисичку, ребята?

— Вы без лисьей хитрости…

— У нас с невестой свои счеты!

— Мы ее в люди вывели, на хороводах плясали.

— Мы берегли ее честь!..

— Сколько же хотите? — допытывался Негарэ.

— Дорога загорожена — стол стоит поперек: гоните смушку серого каракуля и тысячу лей.

— Заломили!

Георге Негарэ натянул поводья. Но вдруг из-за плетней, из ложбины, выскочила засада.

— Меньше не возьмем!

— Митря, как ты думаешь? Дадим им пятьсот? Отвяжем коня от забора по-хорошему?

— Пятьсот много.

Чулукские парни не на шутку рассердились, загомонили:

— Мы честь ее сберегли…

— Вырастили ее!

— Митря, отвяжи-ка цепь от плетня.

Митря только этого и ждал. Галопом подлетел на своей кобыле к плетню, попытался откинуть цепь. На него накинулись чулукчане. Тогда Митря защекотал брюхо своей клячи, и она стала отчаянно лягаться. Теперь уж мира не жди. Брань, удары дубинок. Цепь сорвали, жениховский поезд с гиканьем выскочил из села. Может, чулукчане и пустились бы вдогонку, но на лесной опушке патрулировали шеф и два жандарма.