Москвины: «Лед для двоих» - [45]
Глава 11. ЧАПЛИН
Личное дело: Бобрин Игорь Анатольевич. Родился 14 ноября 1953 года. Фигурным катанием начал заниматься в 7 лет. С 1965 по 1980 год тренировался у Игоря Москвина.
Заслуженный мастер спорта СССР. Трехкратный чемпион СССР в одиночном катании (1980–1982). Трехкратный обладатель Кубка СССР (1975, 1977, 1979). Победитель Спартакиады народов СССР (1978).
Выступал за сборную СССР на пяти чемпионатах Европы и шести чемпионатах мира. Чемпион Европы (1981). Бронзовый призер чемпионата Европы-1982 и чемпионата мира-1981. Участник Олимпийских игр в Лейк-Плэсиде (1980, 6-е место).
После окончания спортивной карьеры — художественный руководитель ледового ансамбля «Все звезды» (1985) и театра ледовых миниатюр Игоря Бобрина. Закончил Государственный институт физической культуры имени Лесгафта и ГИТИС имени Луначарского. Руководитель отделения «Балетмейстер фигурного катания» в ГИТИСе (1987–1997).
В 1999 году выиграл интернет-конкурс в номинации «Лучший хореограф мира» в фигурном катании. Супруга — олимпийская чемпионка в танцах на льду Наталья Бестемьянова.
В самом конце 70-х выдающийся спортивный журналист Станислав Токарев, до глубины души влюбленный в фигурное катание и фигуристов той эпохи, написал в одном из своих материалов: «Бывают знаменитые чемпионы. Бывают незнаменитые. Знаменитые нечемпионы тоже бывают. Одни — имена в справочниках и только там. Другие — ни результата, ни даты не вспомнить, хоть убей, а лица, а движения, а радость, которую они нам дарили, — все при нас».
Вряд ли эта фраза могла прийтись кому-либо более впору, нежели одному из самых творческих учеников Москвина Игорю Бобрину. Токарев, собственно, и написал эти строки о Бобрине. Было это сразу после того, как Игорь расстался с тренером и ушел от него еще к одному москвинскому воспитаннику Юрию Овчинникову Возможно, со спортивной точки зрения карьера Бобрина могла бы вообще сложиться иначе, окажись он не в группе Москвина, а у какого-нибудь другого тренера.
С другой стороны, пятнадцать лет совместной и невероятно творческой работы стали мощнейшим фундаментом для всей последующей жизни Бобрина. Он впитывал все как губка: элементы, необычную, придуманную Москвиным технику, просиживал часами за просмотрами уникальной коллекции кинопленок — и работал до остервенения.
— Тот период остался у меня в памяти, как одна сплошная тренировка, — вспоминал Игорь. — При этом ни на одном занятии не помню, чтобы испытывал скуку. Москвин — не просто великий педагог, а величайший. Могу точно сказать: то, чему я у него научился, что применяется мною сейчас ежедневно, — это умение готовиться к работе. Потому что нельзя прийти на работу в ожидании, что сейчас тебя озарит какая-нибудь замечательная мысль.
Еще научился тому, что ни в спорте, ни в искусстве не нужно быть эгоистом. Понял это уже после спорта, занимаясь с артистами. Совершенно неважно, что именно я в процессе обучения придумал что-то интересное, кого-то перехитрил, или, скажем, не спал ночами. Главное — конечный результат. И то, что мои артисты уверены: они могут сделать все, что угодно.
Москвин не просто придумывал, но умел делать это таким образом, что все хвалили не его, а учеников. Говорили: «Надо же, какой молодец Бобрин!» Или: «Надо же, какая умница Овчинников». Это необыкновенно поднимало нас прежде всего в собственных глазах. Да и окружающие были уверены в том, что каждый из москвинских фигуристов — самородок необычайного масштаба. Взять тех же Белоусову и Протопопова: все ведь были искренне уверены в том, что они тренируются и придумывают все свои программы самостоятельно.
Работать не только ногами меня тоже научил Москвин. Не помню, чтобы Игорь Борисович злился из-за невыполненного элемента или из-за недостаточно отточенного движения. Его было невозможно даже сравнить с кем-то другим, настолько творческий дух царил на тренировках.
Для обязательных фигур Москвин придумал не совсем обычные лезвия. Назывались они у нас «Щучки». Игорь Борисович брал коньки на два или три размера больше, чем необходимо, стачивал их на токарном станке до такого состояния, чтобы лезвие стало почти плоским, без изгиба. И придумал методику исполнения фигур на большом ходу. До этого все фигуристы делали их мелко, медленно. И Волков, помню, еле-еле ехал, и Четверухин.
Это было новаторством на уровне изобретения новой «школы». На хорошем льду плоский конек давал очень ровную и четкую дугу. Другое дело, что на высокой скорости приходилось гораздо внимательнее следить за тем, чтобы попасть в рисунок фигуры. Но все те, кто катался у Москвина, рисовали эти фигуры в два или три раза крупнее, чем те, кто тренировался в Москве. Судьям не приходилось даже нагибаться, чтобы рассмотреть все эти «восьмерки» и «параграфы».
Были смешные случаи. Перед стартом каждому фигуристу полагалось руками показать ось, по которой он будет выполнять фигуру. В зависимости от этого судьи занимали положение на льду — так, чтобы было удобно следить за фигурами, но при этом не мешать спортсмену. Я однажды приехал на какие-то международные соревнования, показал ось, приготовился к отталкиванию, и тут один из наших судей вдруг кинулся к своим иностранным коллегам и закричал: «Отойдите все немедленно! Он сейчас вас просто сметет!»
