Москвины: «Лед для двоих» - [47]

* * *

В том, что Бобрин способен говорить о Москвине часами, я убеждалась неоднократно. Это были даже не интервью, а просто отрывочные воспонимания, перетекающие то в смешные, то в грустные рассказы. Однажды, когда я сидела в гостях у Бобрина и Бестемьяновой, Игорь в очередной раз начал рассказывать о тренере:

— У меня с датами полный швах: не помню, когда я к Игорю Борисовичу пришел, в каком году… Но помню, что это был шок. Предложение работать вместе последовало от Москвина моим родителям и звучало, насколько я знаю, так: «Приводите мальчика».

— Когда я пришел и увидел тех одиночников, которые катались в группе Москвина — Володю Куренбина, Юру Овчиникова, других спортсменов — я сразу почувствовал в них принадлежность к совершенно особой, «москвинской» ячейке. Я ведь занимался фигурным катанием и до этого. Приходил на тренировки, работал, уходил… У Москвина же понял, что тренировка никогда не заканчивается с окончанием работы на льду.

Ребята никогда не расходились по домам сразу. Продолжали обсуждать с тренером какие-то свои проблемы, абсолютно не боялись высказываться. Именно тогда я почувствовал, хоть и был самым младшим в группе, что во мне начинает зарождаться смутный интерес как к тому, что происходит вокруг, так и к личности Москвина. И понял, что меня ожидает какое-то очень интересное будущее.

Потом это подтвердилось на практике. Все, что Москвин творил на тренировках, было непрерывной, но хорошо подготовленной импровизацией очень профессионального человека. Тогда еще существовали обязательные фигуры. Достаточно нудные для отработки. Мы чертили их на льду с семи-восьми часов утра. Если у кого-то что-то не получалось, Игорь Борисович подходил и вынимал из кармана громадную связку ключей. Как я тогда предполагал, это были ключи от всего сразу: от квартиры, от машины, от дачи, от тренерской раздевалки — все очень большие, советского образца. Москвин опускался на четвереньки, усаживал рядом с собой спортсмена и начинал этими ключами чертить на льду положение тела, направление движения, то есть детально объяснял, в чем именно заключается ошибка. Как бы подводил спортсмена к пониманию того, как можно эту ошибку исправить.

При этом он никогда не делал примитивных словесных указаний, типа: руку отведи сюда, ногу — туда, а превращал разбор каждой ошибки в игру-головоломку. Заинтересовывал спортсмена в том, чтобы он сам ее решил.

Иногда он проводил соревновательные тренировки. Мы все вместе придумывали шаги, выучивали шаги друг друга, а потом соревновались, кто лучше их сделает.

Игорь Борисович частенько притаскивал нас к себе домой и ставил кинопленки прежних лет. Мы смотрели, как катались Джон Петкевич, Пегги Флемминг, Ханна Машкова, какие-то совсем забытые фигуристы, о которых у нас в стране вообще никто никогда не слышал. Видимо, Москвин снимал многое еще тогда, когда ездил на соревнования с Белоусовой и Протопоповым.

Потом мы переносили на лед то, что видели на пленках, а окружающие диву давались: как необычно ленинградская школа катается…

Тогда я впервые задумался о том, что все новое — это не что иное, как хорошо забытое старое.

Как катался сам Москвин, я никогда не видел. Игорь Борисович не показывал этих пленок, не знаю, есть ли они вообще. Возможно, тренер просто боялся, что мы начнем смеяться, и тем самым его авторитет в наших глазах пошатнется. Когда мы с Наташей работали на проекте «Звезды на льду», я впервые увидел, как катается ровесник Игоря Борисовича Сергей Кононыхин. И с удивлением понял, что все его замашечки на льду — это замашечки двукратного олимпийского чемпиона 50-х годов прошлого века Дика Баттона, катание которого мы много лет назад видели на пленках у Москвина…

Каждый раз, когда я при ходил на тренировку, меня не покидало впечатление, что Игорь Борисович, вместо того, чтобы спать ночью, сидит и придумывает все новые и новые идеи. А на катке вываливает их на нас. Увлечь работой группу достаточно юных пацанов, которым и в хоккей хочется проиграть, и похулиганить — не так просто. А он умел.

Когда я появился в группе Москвина, у него еще катались его жена Тамара с Алексеем Мишиным. Они тренировались на маленьком каточке, залитом прямо в церкви на Васильевском острове, где лед был размером 25х25 метров. Как потом чисто технически все это переносилось на «большой» лед я не знаю, но те тренировки запомнил хорошо. Помню, как они делали какие-то поддержки. На одном из летних сборов в Гаграх, где мы жили в гостинице с очень длинной лестницей к морю, по которой нас заставляли бегать вверх с девочками на плечах, Тамара и Леша по какой-то причине разругались вдрызг. И Мишин, которому нужно было продолжать силовую работу, на одной из тренировок неожиданно сказал мне: «Или сюда, пацан! Я буду с тобой поддержки делать».

Эти поддержки мы делали несколько дней подряд по 30–40 раз за тренировку, после чего я прекрасно понял, как и что ощущает в этот момент партнерша.

* * *

На мой вопрос, что именно отличало Москвина от других тренеров, Бобрин ответил очень коротко:

— Все! Если у Станислава Жука любое отступление спортсмена от рисунка программы считалось преступлением, то Москвин допускал и поощрял любую импровизацию, если та получалась органичной.