Москвины: «Лед для двоих» - [43]

Мишин и Москвина тогда выиграли у Родниной и Уланова — каким-то образом заняли общее второе место за Белоусовой и Протопоповым, хотя были четвертыми и в короткой и в произвольной программах. Леша, помню, даже успел надеть цивильный костюм — у него мысли не было, что придется выходить на награждение.

Отметить победу решили в нашем номере. А мне утром кататься. Лешка сказал тогда: «Тебе сейчас будет не уснуть. Возьми снотворное» — и дал мне два каких-то серебряных шарика. Я никогда в жизни не принимал подобных средств. Проглотил один шарик и когда утром зазвонил будильник, я вообще не мог понять, что происходит и где я нахожусь. На катке не мог прыгнуть даже самый обычный перекидной — меня заваливало в сторону.

Игорь Борисович посмотрел на это и говорит: «Пошли на мороз». И мы пошли на открытый каток. Там я раскатался, начал делать прыжки, но это заняло часа полтора. После чего Москвин настоятельно велел мне идти в гостиницу пешком — чтобы окончательно проснуться и прийти в себя.

Я и пошел, заходя по дороге во все магазины. В магазинах было тепло, и меня разморило до такой степени, что вернувшись в гостиницу я даже обедать не пошел — завалился спать. Проснулся через несколько часов в точно таком же состоянии, как был утром — не понимая, какое сейчас время суток. Включил телевизор и с ужасом увидел, что там уже катается первая группа одиночников. С какой-то безумной скоростью я запрыгнул в автобус, рванул на каток, но на свою разминку все равно опоздал. Единственное чувство, которое при этом испытывал — полное безразличие ко всему, что происходит. И занял лишь десятое место.

В 1969-м я занял второе место на чемпионате СССР в «Юбилейном», проиграв одним голосом Четверухину. Сережа Волков, которому тогда было 19 лет, стал третьим. Юра Овчинников — пятым. По правилам отбора в команду попадали первые два номера, а третьим брали молодого по усмотрению тренерского совета.

Проблема заключалась в том, что кому-то из высоких партийных чинов в Москве очень нравился Овчинников. Соответственно из Спорткомитета были спущены рекомендации по составу сборной: Четверухин, Волков, Овчинников. Хотя тренерский совет единогласно тогда рекомендовал меня. Но никакого значения это, как выяснилось, не имело.

Мы с Москвиным ходили тогда даже в Смольный — на прием к председателю горисполкома. Он при нас звонил в Москву и я даже запомнил фразу: «Вся ленинградская общественность в канун 25-летия снятия блокады настаивает…» Еще он тогда сказал: «Кстати, у спортсменов, о которых идет речь, один общий тренер, который к тому же именно сейчас находится у меня в кабинете. Я передаю ему трубку».

Игорь Борисович начал объяснять: «Понимаете, если сейчас не включить в сборную Куренбина, он бросит кататься. Если же послать на чемпионат Европы и мира Овчинникова, мы тоже в какой-то степени его потеряем, потому что в данном случае его включают в сборную ни за что. Он не заслужил этого».

Так и получилось, кстати. Юрка выступал после этого почти десять лет и по большому счету так ничего и не выиграл. Я же ушел из спорта через год.

* * *

— Игорь Борисович много занимался вашим воспитанием?

— Не много но «по месту». Очень запоминалось. Например, однажды перед каким-то очередным чемпионатом страны он втихаря поточил мне коньки. Не до остроты, а так, слегка подправил. Я ужасно не любил что-то делать с коньками перед выступлением. И когда увидел, что они наточены, психанул и выбросил их в окно. Москвин молча принес их обратно, подправил лезвия и не сказал мне ни слова. На следующий день я совершенно блистательно сделал фигуры и понял, что был неправ по отношению к тренеру на десять тысяч процентов. Мне стало так стыдно… Собственного ученика я за такой жест, что называется, прибил бы на месте. Это какое терпение и такт нужно иметь, чтобы не сорваться? Ведь оскорбил я его тем поступком страшно, если до сих пор, когда вспоминаю об этом, чувствую угрызения совести.

А ведь Игорь Борисович совсем не дипломат. Но вот тогда поступил по отношению ко мне именно так — сделал вид, что ничего не произошло.

Кстати, Леша Мишин в каких-то отношениях тоже очень жесткий человек. Мы с ним жили девять лет в одной комнате, когда вместе ездили по сборам. В команде было два питерца, вот нас и селили вместе. В Воскресенске, в Москве.

В Воскресенске, помню, в перерывах между тренировками все фигуристы бегали кроссы. Кроме Мишина. Он говорил, что бегать ему вредно. Никогда не делал зарядку, например. Утверждал, что от занятий натощак у него потом весь день кружится голова. В этом плане он всегда очень себя любил.

Тамара, напротив, всегда была великой труженицей. Скажем, едем мы все вместе в Сокольники на тренировку, стоим с Мишиным в метро, разговариваем, а Тамара рядом с нами учит английский. Всегда просила меня, чтобы я ее проверял. Сам-то я учился в спецшколе, где начиная с шестого класса история география и литература преподавались на английском. Так что язык я знал вполне прилично. Даже сны иногда английские снились.

Или идет собрание команды, а Тамара сидит и вяжет носки. Любила говорить: «Если я не встала в семь утра, значит себя обокрала».