Москвины: «Лед для двоих» - [44]

Москвину было с Мишиным очень трудно. Леша пришел в нашу группу от Майи Петровны Беленькой — она единственная согласилась его тренировать, когда он в 15 лет приехал в Питер из Грузии. Сказочной красоты женщиной была. В нее был влюблен весь город.

С Москвиным, случалось, Мишин ссорился до такой степени, что они не разговаривали по целому месяцу. Игорь Борисович приходил на тренировку, садился на трибуну, внимательно смотрел, но не делал никаких замечаний.

Один из таких конфликтов случился, когда мы были на сборах в Гаграх. Москвин предупредил нас, что в 10 часов вечера все должны быть по номерам и готовиться ко сну. Но мне-то было всего 17, а Мишину — 21. Какой сон? Тем более — на летнем оздоровительном сборе? Естественно, Мишин постоянно уходил, возвращался ночью, перелезал через балкон…

Тот конфликт затянулся до такой степени, что Москвин даже выговор за это в федерации получил.

Когда уже став тренером Мишин написал книгу, то один экземпляр он подарил мне. С дарственной написью: «Самому двигательно-одаренному фигуристу моей современности».

На самом деле у меня никогда не было сильной двигательной памяти. Когда мы приезжали на первый летний сбор после отпуска, мне требовалось два месяца, чтобы втянуться и снова начать делать все то, что я делал в конце предыдущего сезона. Хотя большинство ребят начинали тренироваться так, словно последнюю тренировку провели вчера. Другое дело, что на первой контрольной прикидке я уже обыгрывал всех. Был очень сильным физически: дальше всех прыгал в длину, например.

Умение катать обязательные фигуры — это, считаю, от бога. Состязания в «школе» предписывали выполнить 42 фигуры с двух ног — это 84 выхода на лед. Ужас! Я делал эти фигуры лучше всех в мире, но хоть убейте не могу объяснить, каким образом у меня это получалось. А вот в произвольной программе мои шансы были невелики: маленький, рыжий, очень мускулистый, без шеи… Говорю же, не тем видом спорта я занимался.

— А отношения с фигуристами после спорта вы поддерживали?

— Какое-то время я возглавлял Ленинградский балет на льду. Там у меня работали Белоусова и Протопопов, но с Олегом мы даже не здоровались — такой уж у него характер. Он конфликтовал со всеми. Писал на нас доносы в ЦК партии, эти письма потом приходили назад и мы разбирали их на собраниях.

Знаю, что Леня Рейман, который катался вместе со мной у Москвина, впоследствии стал министром связи. Катался он, кстати, лучше Юрки Овчинникова. Но папа забрал его из спорта в 14 лет, сказав, что нечего время попусту тратить. А он был единственным, кто со мной в шахматы на равных играл. Остальные не могли, даже когда я снимал ладью.

Вот с Ондреем Непелой я очень много лет был в хороших отношениях. Он был потрясающе интересным человеком. Знал пять языков, имел юридическое образование, да и вообще был широко образован, что для спортсмена в те времена было большой редкостью. После того, как в 1972-м Непела выиграл Олимпийские игры в Саппоро и закончил любительскую карьеру, он уехал в США — подписал профессиональный контракт с американской ледовой труппой Ice Capades. Все мужчины в том балете были гомосексуалистами. Я, кстати, как раз на основании андрюшкиных рассказов сделал вывод, что гомосексуалистами становятся не потому, что попадают в балет, а потому, что гомосексуалисты гораздо в большей степени обладают нужными для балета качествами. Они другие, безусловно. Более пластичные, музыкальные. И музыку выражают иначе.

Непела никогда не был склонен к нетрадиционной ориентации. Как-то даже жаловался, что артисты, с которыми он выступает в Ice Capades, постоянно рекомендуют ему начать посещать сексопатолога. С их точки зрения было совершенно ненормальным то, что он продолжает интересоваться женщинами. Норму ведь всегда определяет большинство.

Тогда Непела сильно переживал по этому поводу и даже хотел уехать обратно в Чехию. Говорил мне об этом. Но не уехал. А еще несколько лет спустя, когда труппа Ice Capades приехала с гастролями в Питер, он позвонил мне и попросил встретиться.

Я подъехал к гостинице «Советская» и увидел, как Непела выходит из отеля под руку с каким-то карликом. Оба в лисьих шубах, с накрашенными губами… Тогда он мне сказал, что уже никогда не вернется в Прагу. А в 1989-м в 49 лет умер от СПИДа.

* * *

Наша беседа с Куренбиным у него в галерее затянулась на несколько часов. Прощаясь со мной, он вдруг сказал:

— Игорь Борисович — очень мудрый человек. Я много занимался восточной философией, даже на лекции ходил, когда некоторое время жил в Китае. И как-то услышал притчу: однажды пожилой японец гулял со своим любимым учеником по саду. Проходя мимо цветущей вишни ученик вдруг подумал: надо же какая тонкая и незащищенная шея у учителя. Ее можно перерубить одним ударом руки.

Когда они вернулись в дом, ученик спросил, почему учитель пребывает в печали. Тот ответил: «Я печален, потому что меня впервые в жизни подвела интуиция. Проходя мимо цветущей вишни я вдруг испытал чувство опасности. Но ведь ее неоткуда было ждать?» И ученик понял, что до учителя ему еще очень и очень далеко.

Вот именно это есть в Игоре Борисовиче.